Альбер Коэн - Любовь властелина

Еще на эту тему, и хватит. На протяжении долгих лет дядюшка одновременно пишет три манускрипта. Рукопись, которая называется "Вещи и люди старой Женевы", перевод "Энеиды" и книгу о жизни Кальвина. Последняя рукопись изрядно скучная. Когда он читал мне отрывки, я делала восхищенные глаза, и он был очень доволен.

Еще кое-что о нем. Время от времени он вставляет фразу по — английски, чаще всего, когда он смущен или стесняется; ему кажется, что он так заслоняется от чужих. Но это не только от смущения, а еще и от любви к Англии. Сказав несколько слов по-английски, он обретает уверенность в себе, они напоминают ему о его любимой стране. Все д'Обли всегда были англофилами. Например, в нашей семье существует традиция отправлять своих отпрысков в Англию, даже скорее в Шотландию, где религиозная жизнь протекает более интенсивно. Они проводили там один или два года и возвращались, иногда обручившись с юной леди, навсегда влюбленные в Англию и в ее газоны. Эту англофилию разделяют все женевские патриции, которые ощущают большее родство с Соединенным Королевством, чем с остальными швейцарскими кантонами. Кстати, и мой дядя никогда не называл себя швейцарцем, только женевцем. Ну вот, теперь Вы его знаете. Любите его, пожалуйста.

Я долго думала о Вас сегодня утром, когда проснулась, в кровати, даже слишком много думала. Надеюсь, Вы не понимаете, что это означает. Но потом я стала думать только о Ваших глазах. Они иногда такие плывущие, отсутствующие, я это обожаю. А иногда они детские, радостные — я тоже их люблю такие. Иногда они ледяные, строгие, это ужасно, но я их все равно обожаю. Завтра я приобрету расписание поездов, чтобы следить за Вашим передвижением в субботу. Так, сейчас он в Дижоне, теперь в Бурге, а теперь уже в Бельгарде, шикарно! Darling, please do take care of yourself. He курите слишком много. He больше двадцати в день. Любимый, покидаю Вас, потому что уже без десяти девять. Бегу в сад и Вас люблю!

Ну, вот я и вернулась. Я смотрела на Полярную звезду с без десяти девять до десяти минут десятого, откинув голову назад, так что заболел затылок. Борясь с головокружением и неустанно всматриваясь в это далекое мерцание, наше небесное свидание, выискивая на нем отпечаток Вашего взгляда. То, что я побежала без десяти девять, и то, что я смотрела на звезду целых двадцать минут, произошло потому, что я хотела обезопасить себя на случай, если Ваши часы спешат или отстают, и есть риск Вас пропустить. Я правильно сделала, кстати, потому что только в девять часов четыре минуты я почувствовала Ваше присутствие и наши взгляды встретились в вышине. Спасибо, любимый. Но поставьте Ваши часы поточнее, пожалуйста, они, скорее всего, опаздывают на четыре минуты.

Маленькие голубые жемчужины я хочу вышить в форме венчика цветка незабудки, Вам не надо напоминать, что его девиз — не забудь меня. Было непросто вышить его так, чтобы не порвать бумагу, хотя я использовала очень тонкую иголку. Странно, еще несколько недель назад я даже не была с Вами знакома, и вот теперь, поскольку наши уста соединились однажды, Вы единственное живое существо, которое имеет для меня значение. Вот это тайна.

Вчера вечером я долго стояла перед зеркалом, чтобы представить, какой Вы увидите меня послезавтра. Послезавтра у меня много дел. Надо пораньше встать.

Вот вновь я берусь за перо. В какой-то момент я подошла к окну, чтобы послушать молчание ночи в саду, пронизанном мерцанием светлячков. Дальше, в благородной части Колоньи, влюбленная кошечка безутешно призывала друга, поскольку его хозяева, Красношляппы, ожидают, чтобы ее пламя было отдано коту-производителю Саразенов, чистенькому и ухоженному, которому можно доверять во всех отношениях, но, как назло, сейчас его отправили на брачный период к кошечке д'Обиньи.

Я отдаю себе отчет в том, что все мои писания предназначены специально для того, чтобы показаться Вам умной и очаровательной, чтобы понравиться. Бедная я, мне так себя жалко. Что делать, что делать, лишь бы Вы меня любили. И Вы тоже пожалейте меня, я отдаю себя на Вашу милость. Я слишком много пишу Вам, я слишком люблю Вас, я слишком часто говорю Вам об этом. И плюс ко всему, я испытываю невероятную нежность, когда ты доверчиво прижимаешься ко мне во сне. И тогда я говорю тебе moi dorogoi, moi zolotoi. О, любовь моя, если бы ты знал, как я люблю тебя! Когда я сходила с ума от горя, что ничего о тебе не знаю, я назначила себе дату, после которой покончу с собой, приняв две упаковки снотворных и вскрыв вены в ванной.

Ваша

Мой дорогой, любимый друг, я только что перечитала это письмо. То, что я так много Вам написала о своем дядюшке, так это потому, что до этого говорила Вам достаточно много плохого о старухе Дэм. И теперь я надеюсь, что Вы поймете, сравнив ее с моим дядюшкой, что она — полная противоположность настоящего христианина, что она — карикатура на настоящего христианина. Настоящий христианин — это мой дядя, он — сама доброта, сама чистота, сама бескорыстность, само благородство. Еще я Вам столько о нем говорила, чтобы Вы полюбили его и в этом великом христианине и великом женевце полюбили бы и оценили женевских протестантов, удивительный высоконравственный народ, все достоинства которого он так удачно воплощает. Да, он почти святой, как наверняка и Ваш дядя.

Вчера вечером, перед сном, я надела на палец тайное кольцо. Погасив свет, я коснулась его, обернула его вокруг пальца, чтобы полнее ощутить, и заснула, счастливая, жена моего любимого. Четыре русских слова, которые я написала выше, обозначают мой обожаемый, мое сокровище. Любимый, я нарочно написала Вечнолюбимый в одно слово в начале этого письма. Мне кажется, так красивее».

Рыжая, с побитыми крыльями, несуразно высокая на своих утлых колесах, она пережила приступ ярости на улице Шампель, попрыгала на месте, потом помчалась зигзагами, распространяя вокруг себя облако сгоревшего масла. То буйная, то задумчивая, она была постоянно окружена ореолом выбросов ядовитого газа, которые изливались, как фонтан морской воды у кита; в конце концов она въехала на дорогу на Мирмон, где хозяин всеми правдами и неправдами заставил ее остановиться. Три взрыва и крик ярости — и вот она соизволила встать на месте, отомстив все же последним выбросом масел, забрызгавшим симпатичного маленького бульдога, который беспечно прогуливался, не ожидая от жизни ничего дурного.

Сухой, долговязый, сутулый, с вислыми усами, дядюшка Агриппа выбрался из внутренности зверя, еще дрожащего от ярости, потушил две бензиновые свечи зажигания, дружелюбно похлопал по капоту, приподнял свой старый «Кронштадт», приветствуя бонну соседей, и толкнул входную дверь.

В коридоре, заваленном книгами, он поправил усы, почесал стриженую голову, Ух, да, он ужасно опоздал. Что она ему скажет? Он поднялся по лестнице, тихо постучал в дверь первого этажа, вошел. Эфрозина открыла один глаз, выпростала волосатый подбородок из — под одеяла и простонала, что все же нельзя заставлять ее ждать ужина до такого позднего часа. Снимая и надевая вновь монокль, он сказал, что сожалеет, но должен был остаться возле своего пациента, тяжело больного.