Грэм Джойс - Реквием

Кости, тлен…

Тома пробрала дрожь. С самого приезда в Иерусалим он непрерывно ощущал странный внутренний трепет, как будто весь этот сухой, голый ландшафт вместе с ним самим схватила из-за угла какая-то огромная, невидимая, непрестанно подрагивающая рука. Когда он на миг закрывал глаза, дрожь продолжалась.

Отказавшись от мысли идти в Гефсиманский сад, он обернулся, чтобы рассмотреть городскую стену. От того, что он увидел, сердце у него буквально ушло в пятки.

Солнце садилось с противоположной стороны города, пронизывая края облаков и рассыпаясь на отдельные лучи, как на детском рисунке. Золотой купол посылал сквозь бойницы стрелы отраженного солнечного света. Стена выглядела как истлевший пергамент. На самой ее середине между зубцами и землей прилепилась, подобно птице, выклевывавшей из щели какое-то насекомое, та самая старуха-арабка в черном платке.

В двенадцати футах над землей.

Никаких выступов в гладкой и отвесной стене не было, и тем не менее женщина цеплялась за нее ногтями. На ней было то же самое коричневое платье, та же самая черная ткань, закрывавшая лицо. И она кивала Тому.

Его желудок сжался со страшной силой. Он почувствовал, как по его бедру бежит горячая струйка мочи. Земля накренилась, в ушах его гремел гром. На голубом небе образовалась складка, словно оно прогибалось под какой-то непомерной тяжестью. Знакомый пряный запах с силой ударил ему в нос.

Старуха принялась выводить пальцем арабские буквы в фут высотой. Затем, передумав, она стала писать латинскими буквами: «DE PR…»

Камень крошился под ее пальцами. Буквы явственно выступали на стене в двенадцати или пятнадцати футах от земли. Женщина продолжала царапать стену скрюченным указательным пальцем.

— Том! Том!

Кто-то выкрикивал его имя — далеко, на другом краю земли. Голос доносился издалека, как крики чаек.

— Том!

Чья-то рука легла на его плечо. Небосвод натянулся и застыл над городом. Дыхание восстановилось.

— Том, в чем дело? Что с тобой?

Это была Шерон. Том повернулся к ней и хотел ответить, но язык не мог связать и двух слов. Старуха исчезла со стены. Нацарапанные ею буквы тоже постепенно таяли, как надпись на песке.

— Я весь город обегала в поисках тебя. Сосед сказал, что ко мне заходил какой-то англичанин. Почему ты не оставил свой адрес?

— Я… я просто не знал, что делать. — Том еще не вполне пришел в себя. Он опять бросил взгляд в сторону стены.

— Да что с тобой? Все в порядке?

— Я думал, что…

— М-да, я вижу, что с тобой далеко не все в порядке. Дай-ка я осмотрю тебя как следует.

— Да нет, это просто что-то с животом, правда.

— Смена климата, местная пища, — улыбнулась Шерон. — Ладно, это поправимо. Пошли, у меня тут рядом машина.

Том покорно последовал за ней к припаркованной машине. Капельки пота стекали с его лба. Связка ключей в руке Шерон искрилась солнечными зайчиками. Том опять оглянулся на стену.

— Садись, приятель. Я отвезу тебя домой.

— А помнишь тот раз, когда я пришла раньше обычного, а ты читал Песнь песней, и я подумала: «О боже, опять он читает Библию!» Помнишь, как я издевалась над тобой? Меня это ужасно смешило. А ты сказал, что это самая прекрасная песня из всех, когда-либо написанных, — сказала Кейти.

— Нет, не помню, чтобы я это говорил.

— Говорил-говорил. Я попросила тебя почитать мне вслух, а ты отказался. И тогда я поняла. Тогда мне все стало ясно.

— Что поняла? — спросил Том.

— Первым делом тебя надо переселить из той дыры, где ты устроился, в другую дыру, получше, — говорила Шерон, заваривая чай под грохот выдвигаемых ящиков и захлопывающихся дверец буфета и раскатов музыки, доносящейся из комнаты.

Шерон всегда была шумной девушкой. Это и привлекло к ней Тома при первой же встрече. Они сблизились на первом курсе педагогического колледжа, что было довольно странно. Казалось бы, судьба могла выбрать двух более подходящих друг другу людей, но вот поди ж ты! В самый первый день Шерон опоздала на лекцию по английской литературе и плюхнулась на свободное место рядом с Томом. Он не слышал почти ничего из того, что говорил лектор. Внимание его было целиком захвачено этой особой женского пола с целым морем белокурых локонов, одетой в свитер из грубой шерсти с рукавами, наполовину закрывавшими ее изящные пальцы.

Где-то в середине лекции она больно ущипнула его за руку и прошептала:

— Не одолжишь мне карандашик?

Ее мягкий манчестерский говор сразу подкупил Тома. Карандаш ему так и не вернули, но взамен он получил самую верную подругу во всем колледже.

Секс не играл ведущей роли в их взаимной привязанности. Позже они забавы ради сделали попытку, и, хотя она не удалась, их дружба от этого не пострадала. Том был в те дни нерешительным, неопытным юнцом и никак не мог избавиться от угревой сыпи, но они как-то сумели подружиться, не испытывая неловкости, возникающей обычно между юношами и девушками. Когда кто-нибудь интересовался их отношениями, они с удовольствием ссылались на Платона. Правда, Шерон всегда называла их отношения не платоническими, а «плутоническими». Что она имела в виду, никто не понимал.

У Тома над постелью висел текст «Desiderata». [12] « Desiderata » (лат.) — «Желаемое», религиозное стихотворение в прозе американского писателя Макса Эрмана (1872–1945). (Прим. перев.) Как-то он пригласил Шерон на чашечку кофе, и она принялась читать стихотворение вслух со своими манчестерскими интонациями. Дойдя до фразы «И взбалмошных, шумных людей избегай приглашать к себе в дом, иначе, мой друг, ты не раз пожалеешь потом», Шерон прокомментировала:

— Ну, похоже, мне здесь не рады, да?

Он в ответ содрал «Desiderata» со стены и запихнул его в корзину для мусора.

— На самом деле мне эти стихи совсем не нравятся. Просто одна знакомая подарила.

Шерон восприняла его поступок как проявление широты души и была искренне тронута. С тех пор они относились друг к другу с симпатией. Их дружба укрепилась, и ничто в дальнейшем ее не омрачало.

Они помогали друг другу преодолеть довольно существенные различия, обусловленные как их врожденными качествами, так и средой, в которой они выросли. В первую же неделю знакомства Том пригласил ее на собрание Христианского союза.

— Если ты пойдешь, это будет значить для меня очень много, — сказал он.

Шерон пожала плечами и пошла с ним без всяких возражений. После собрания Том спросил:

— Тебе понравилось?

— Откровенно?

— Разумеется.

— Думаю, они не умеют петь. Гитары надо выбросить на помойку. Стишки — дерьмовые, а печеная картошка просто кошмар какой-то. К тому же я чувствовала себя очень глупо, держа весь вечер в руках свечку. Знаешь, Том, если это, по-твоему, веселое времяпровождение, то я рада, что я еврейка.