Дэвид Эберсхоф - Пасадена

До конца лета Брудер работал вместе с Эдмундом на полях; руки его все сильнее пахли луком, и Дитер наконец понял то, что Брудеру было ясно с самого начала: хозяин из Брудера вышел лучше, чем из Эдмунда. Брудер обещал Дитеру прибыли, о которых тот и не мечтал. «Дайте мне только год поработать. Год, и все. Эдмунда только не подпускайте», — попросил он. Дитер согласился без всяких раздумий, тут же пошел к сыну, чтобы рассказать ему об этом, но из кухни его окликнула Валенсия, дала теплого молока, и Дитер забыл, за чем шел. На следующее утро Брудер не пустил Эдмунда на поле — поставил ногу на оросительную трубу и заявил: «Теперь водой занимаюсь я». У Эдмунда заколотилось сердце, он кинулся к отцу, и тот сказал ему:

— Это только на год.

— А мне что теперь делать?

— Будешь строить хранилище, о котором ты говорил.

В тот день горячий ветер дул со склона горы Паломар, заносил песком «Гнездовье кондора», сыпал его в глаза Эдмунду, когда он смотрел, как Брудер вез его старую тачку в поле.

Линда нашла Эдмунда у обмелевшего старого русла, недалеко от того места, где, как Эдмунду показалось, сидел стервятник. Она спросила брата, чем ему помочь. Ей очень хотелось сказать, что Дитер ошибся, но она прекрасно понимала, что с Брудером дела на их ферме пойдут лучше; уж очень много времени Эдмунд проводил за чтением энциклопедий и черчением планов, вместо того чтобы пахать, сеять и торговать на рынке.

— Думаешь, у него не получится? — спросил Эдмунд, и Линда ответила, что нет, не думает.

— У него все получится, но ведь и ты тоже это сумеешь, — добавила она, погладила брата по плечу, и он не оттолкнул ее, а попросил сходить с тачкой на берег, принести камней. «Только мелкие мне не нужны. Бери хотя бы размером с кошку», — велел он ей, и за несколько недель они построили небольшую одноарочную плотину. У каменщика Хайслера они купили колотого кирпича, в сарае, где разводили шелкопрядов, — разбитых глиняных горшков, и скоро на речке поднялось маленькое, но крепкое сооружение. Это была чуть изогнутая дуга из гальки, камней, сосновых бревен, обломков бетона, земли; середину ее они заполнили тюками сена. Когда они положили на место последний камень, плотина поднялась в высоту на девять футов, а в ширину получилось шесть, так что Линда могла находиться на одном ее конце, Эдмунд — на другом, стучать молотками по камню и даже не слышать друг друга.

— Как думаешь — будет стоять? — спросила она, и Эдмунд ответил:

— Поживем — увидим.

Вскоре Эдмунд нашел место клерка в гостинице «Твин Инн». Она славилась и своими номерами с видом на океан, и своей жареной индейкой, которую на кухне лично забивала сеньора Сара де Хесус Робледо. На кухне, в огромной сковороде размером с колесо машины, топился свиной жир, и сеньора Сара — в фартуке и неизменных кольцах с карбункулами — жарила индейку целиком, с ногами и потрохами, посыпала ее молотой кукурузой и щедро добавляла пряности. Это блюдо вместе с минеральной водой и океанским бризом быстро излечивало легкие и душу — по крайней мере, если верить рекламным буклетам и объявлениям в газетах Висконсина и Индианы. Вот почему летом тысяча девятьсот девятнадцатого года в Приморском Баден-Бадене было как никогда много гостей.

Дитер еще не забыл, чем закончилась его работа в гостинице, и не очень-то хотел, чтобы Эдмунд занялся тем же. В «Гнездовье кондора» было чем заняться: нужно было расчистить пожарную дорожку от старого русла, починить крышу пристройки, высадить виноградник на холме, построить лестницу с берега.

— Без дела сидеть не будешь. Брудер всегда тебе работу найдет, — сказал он сыну.

Но Эдмунд не стал его слушать.

— Почему тебе с нами не нравится? — спросила Линда, когда Эдмунд в первый раз собирался в гостиницу.

Он сидел во дворе за кухней, на скамейке, очень гордый своей новенькой формой — черными габардиновыми брюками и черным же атласным галстуком-бабочкой. Зажав между коленями туфлю, он старательно полировал ее бархоткой.

Линда спросила, можно ли будет приходить к нему, но Эдмунд ответил, что ему будет не до нее — он должен следить за гостевыми комнатами и проверять, чтобы у всех постояльцев всегда было то, что им хочется. Он нагнулся и стал зашнуровывать свои полуботинки на высоком каблуке, за которые заплатил в лавке Маргариты целый доллар и сорок пять центов. Эдмунд сознался, что не сразу решился на такое расточительство, но Линда всплеснула руками и сказала: «И чего тут переживать?» Она никак не могла понять, в кого он такой: робкий, осторожный. Она точно знала, что он совсем не похож ни на кого из них: ни на Дитера, ни на Валенсию, а уж тем более совсем не похож на нее. Он как будто бы явился к ним из другого мира, и Линду опять посетило смутное ощущение, что этот другой мир начинается где-то очень далеко от «Гнездовья кондора» и Приморского Баден-Бадена — за рекой Сан-Луис-Рей, за горой Паломар, за черными лагунами.

— Судок с обедом берешь?

— Там индейку дают бесплатно каждую смену.

— А лепешек завернуть?

— Не надо, она с оладьями.

— Что же для тебя сделать?

Он ответил, что ничего, и только собрался уходить, как во дворе появился Брудер. Он шел босиком, в штанах, закатанных выше колен. Под мышкой он нес книгу Эдмунда «Джентльмен и его ранчо», и Линда заметила, как дернулось у брата лицо, как он заморгал и шмыгнул носом. «В гостиницу?» — спросил Брудер. Эдмунд собрал свою сумку, осторожно пошел по дорожке, стараясь не запачкать брюки пылью, и когда повернулся, чтобы помахать на прощанье сестре, то увидел, что они с Брудером идут к берегу, а на дворе никого нет — только лежат короткие тени и бело сияет солнце.

День выдался безоблачный, и уже на песке Брудер снял с себя верхнюю одежду и остался в купальном костюме. Линда надела холщовое платье, в котором ходила плавать, и едва оказалась в воде, как волна задрала подол, украшенный оборкой, и она позавидовала Брудеру — в своей одежде он двигался ловко, как рыба. Линда видела, как легко замелькали над водой его плечи, когда он поплыл от нее в океан. Изо рта он выпускал целые фонтаны воды. Ему нравилось дразнить ее, делать по-акульи точные круги, глаза его темнели от упорства, и она даже пугалась — так далеко он уплывал, ярдов за сто; над водой, вокруг нее мелькали его согнутые в локтях руки, и он даже не отвечал ей, когда она звала его к себе и, волнуясь, торопливо говорила: «Брудер, ну пожалуйста, подплыви сюда на минутку! Вон, посмотри! Вон там дома и наша плотина. Хорошенькая маленькая плотина, правда?» Но Брудер все не останавливался, нырял несколько раз, оставив Линду совсем одну на поверхности воды, и уходил под воду очень глубоко, так что даже пузырьки воды не поднимались наверх, и вдруг под водой ее холодную ногу хватала сильная рука. Несколько раз она почувствовала и легкие прикосновения, как будто ее ласкали нежные, любящие губы.