Александр Шакилов - Культурный герой

Военная школа оказалась еще хуже монастыря. Во-первых, Карлсона дразнили пончиком, жирнягой, толстожопым и чмошником. Во-вторых, он оказался последним на построении, самый маленький на своем курсе. В-третьих, никаких полетов не было, а надо было ползать под колючкой в грязи. Колючка цеплялась за пропеллер, и полосу препятствий Карлсон всегда заканчивал последним. За это его не брали ни в одну команду и вообще никуда не брали. И иногда мочили в сортире башкой.

Поэтому, когда их повезли с экскурсией на военную базу НАТО в Албании, Карлсон сбежал. Он поселился на задворках базы, недалеко от забора. Забор охраняли бегающие по периметру овчарки, но с ними мальчик быстро подружился. Вечерами он любил посиживать на вращающейся антенне радара и поигрывать на губной гармошке. С наблюдательной башни он, в своем длинном не по росту хэбэ, казался особенно толстым и растрепанным вороном. Подружился он и с сарычем Виктюком, злой и вечно голодной птицей, охраняющей базу от голубей, а больше всего — со старым списанным Апачем. Вертолет обучал его военной премудрости намного успешней, чем ефрейторы в академии. Рассказывал, как рассыпаться при приближении вертушек противника, как заходить в хвост, соблюдать преимущество в высоте, опасаться ушастых КА и острозубых Мигов, плеваться ракетами, обманывать радар, как отрадно опрастываться напалмом над камбоджийскими джунглями. Карлсон слушал с восхищением. Ему тоже хотелось бы опростаться напалмом. А поскольку камбоджийских джунглей он не видел никогда, воображение рисовало ему монастырский сад и мать-настоятельницу, с визгом перебегающую от горящего ствола к стволу.

Когда Карлсон слегка подрос (но все еще сильно напоминал бочонок с пропеллером), он решился присоединиться к боевым вылетам. И не стало для него большего наслаждения, чем следовать за тройкой блэкфайтеров, становясь обтекаемым, уклоняясь от лучей радаров, осыпать позиции противника цветочными горшками, навозом и строительным мусором. Блэкфайтеры над молодым спутником посмеивались, но покровительственно. Приглашали его несколько раз даже на свои дикие партис в колхидских горах, под самыми ледниками, где приятно отведать дизельного топлива с добавлением электросварки, для пущей шипучести. В горах Карлсон познакомился и с козами, и козы ему понравились. Иногда он залетал и в маленькие балканские деревушки, слушал песнопения длиннобородых попов в часовнях и сам подпевал вполголоса. Приятная размеренная жизнь.

Как-то раз, возвращаясь с задания, он не нашел на базе Апача. Старика то ли отправили на переплавку, то ли продали боевикам Нигерийской освободительной армии за груз бананов. Эта потеря сильно подкосила юного Карлсона. Он даже похудел и реже играл теперь на губной гармошке. Одинокий, барражировал он над укрытыми ночной тенью городами. Однажды, когда тоска особенно сильно сдавила его пухлое горло, он подлетел к окну многоэтажного дома в Стокгольме. Окно было полуоткрыто. На подоконнике, в банке из-под консервированных томатов, горела свеча. Огонек задувало сквозняком. Рядом со свечой на коленках стояла неловкая, будто из одних шарниров состоящая деревянная кукла. Кукла вглядывалась в темноту круглыми пуговичными глазами. Карлсон подобрался поближе. Кукла моргнула и сказала:

— Ты кто?

— Я — Карлсон, который живет на крыше, — ответил Карлосон и сам удивился. Жил он вовсе не на крыше, а на верхушке старой сторожевой сосны. Подумав, Карлсон добавил: — Я — умный, красивый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил.

Пуговичные глаза смотрели на него по-детски доверчиво. Карлсон удивился. Обычно на этом этапе знакомства собеседники либо смеялись, либо, пожав плечами, крутили у виска пальцем.

— А ты кто?

— Я — настоящий мальчик по имени Пиноккио. У меня был папа Карло, но его посадили в долговую тюрьму. И теперь я живу один.

Карлсон почесал в затылке. Собственного родителя он не знал, но более чем вероятно, его тоже звали Карлом. Это их с Пиноккио роднило.

Деревянная кукла спросила:

— Ты будешь со мной дружить?

Карлсон задумался. То есть первым побуждением его было сразу согласиться: кроме старика Апача, у него никогда не было настоящих друзей, — но долгий и горький жизненный опыт научил Карлсона, что во всем следует искать подвох.

— А нет ли у тебя плюшек с корицей? — коварно спросил летун.

— Плюшек нет. Но есть луковица. Будешь?

Лука Карлсон не любил, предпочитая свежую голубятину, но отказываться было неудобно. Они сидели вдвоем с Пиноккио на подоконнике, болтали ногами, жевали честно разделенную луковицу и смотрели на мигающие огни сонного города.

Свирель Карлсона испустила особенного громкую и заунывную трель, и Медуза сердито зашипела змеями из пруда. Вода забурлила, и на поверхности показалась сначала поросшая пресмыкающимися голова, а потом и все пышное и щедрое медузье тело.

— Ну ты, музишн, катился бы отсюда колбаской, — недружелюбно предложила инопланетянка.

— Сама катись, — вяло огрызнулся Карлсон.

Медуза присмотрелась к музыканту поближе.

— Ух ты, мутантик. Молоденький. Хочешь, мутантик, женской любви?

Карлсон сплюнул. Монастырское детство повлияло на него нехорошо, и любил он разве что коз и Малыша-Пиноккио — да и того сожгли тушканчеги в первые же часы после падения шведской столицы. Объявили хитрым боевым роботом хумансов. Что касается самого Карлсона, то ему все никак не хотели поверить, что он обычный хомо сапиенс, а шесть пальцев и пропеллер — так это причуды генетики после взрыва на Чернобыльской АЭС. Законопатили в лагерь для инопланетян-бунтарей. В лагере было неплохо, кормили, во всяком случае, прилично. Свиная тушенка — это вам не голубятина, сухая и жилистая. Карлсон на сытном хавчике заметно подрос, возмужал, полые косточки заполнились кальцием и хондриотинсульфатом. Табачок у тушканчегов, опять же, оказался отменный. А что компания темная, так избегать товарищей по общежитию Карлсон насобачился едва ли не с младенчества. Вот и сейчас, спровадив Медузу — та, удивленная отказом, фыркнула, оправила хелицеры, подвела радиоактивным илом челюстные пластины и поскакала на свиданку с Жуком, — Карлсон снова остался в одиночестве. Он приложил к губам свирель и заиграл печальную и трогательную песню «Спокойной ночи, Малыши». Спи, Малыш, спокойно, думал Карлсон. Никто не потревожит твои угольки. А я уж как-нибудь отплачу ушастым захватчикам, ну и безухим с ними заодно.

Размышлял Карлсон, впрочем, недолго. От печальных мыслей его отвлекло некое движение на противоположной стороне пруда. Отложив свирель и вытащив из-за пояса здоровенную узловатую дубинку — мало ли чего от этих алиенсов ожидать, — Карлсон бесшумно снялся с берега и полетел через пруд. У стелсов он научился летать почти невидимкой и стлался над водой подобно сигарообразной тени. Карлсон пересек водное пространство и завис над камышами. В камышах было неспокойно. В камышах долговязый полупрозрачный субъект в обширной рубахе тащил на полупрозрачной веревке полупрозрачную шавку. Шавка повизгивала, будто спрашивая: а что это ты такое недоброе задумал, хозяин? С тяжелым вздохом субъект подхватил шавку заодно с веревкой и швырнул на глубину. Шавка забила по воде лапами. Субъект хлопнул себя полупрозрачной ладонью по лбу и отчетливо произнес: