Джеймс Олдридж - Не хочу, чтобы он умирал

— Это от смущения. Я и на самом деле не решаюсь произнести ваше имя.

— Перестаньте болтать ерунду, Куорти. Терпеть этого не могу.

— И я тоже. Противно, правда?

— Вы хотите меня разозлить?

— Вот вам ваше пиво, — сказал он. — Вы уверены, что вам не хочется со мной поменяться? Никогда не видел, чтобы вы пили пиво. Небось, думали, что я из тех, кто его дует целыми днями? Верно. Я выпью пиво, а вы берите себе кофе по-венски. — И он пододвинул ей кофе.

— О чем вы хотели со мной поговорить? — спросила Люси. Она старалась держаться с ним как можно проще, чтобы преодолеть то чувство раздражения, какое они всегда вызывали друг у друга.

— О Скотте.

— Да? А почему со мной?

— Потому что вы теперь имеете на него влияние.

— Ну что ж, давайте. А что с ним происходит?.

— Беда в том, что вы, конечно, можете ему помочь и повлиять на него в хорошую сторону, но с тем же успехом вы можете забрать его в лапы и погубить.

— Бедный Скотти. Такой уж он дуралей.

— К черту!! — взорвался вдруг Куотермейн. — Давайте считать, что мы квиты, и подумаем лучше, как нам быть. Неужели я должен вам рассказывать, в каком положении он находится? Да и все мы тоже. А вы лучше меня знаете, что он об этом думает.

Выиграв первую атаку, она как будто смягчилась и стала мило хитрить:

— Ей-богу, не знаю. Я давно вас хотела спросить, что собой представлял его друг Мозес? Я ведь никогда его порядком не знала, а Пикеринг мне рассказывал, что это очень душевный, хотя и вспыльчивый парень. Вот уж не могу себе представить, кто отважится откровенничать со Скотти!

Куотермейн пожал плечами:

— У Мозеса для всех была душа нараспашку. А какое это имеет отношение к делу?

— Почему его прозвали Мозесом? Ведь его имя было Броди.

— Из-за кудрявой бороды [27]. Неужели вам Пикеринг ничего не рассказывал?

— Нет. Мы никогда ни о ком из вас не злословили.

— Странно. А я-то всегда себе представлял, как вы с Пикерингом усаживаетесь рядком и разбираете нас по косточкам.

— Боже упаси, никогда! Пикеринг всегда говорил, что не любит сплетничать о людях, которые ему нравятся. Он, как и Скотти, терпеть не мог болтать, только Скотти вообще не желает разговаривать о чем бы то ни было, даже о книге, которую прочел. Иногда у него это доходит до смешного. А вот о Скотти Пикеринг рассказывал, тут он удержаться не мог. Его восхищало, как Скотти работает. Он ведь знал, что тот работает вместо него…

— Слава богу хоть за это, — сказал Куотермейн.

Положив взбитые сливки на мороженое, он стал есть, запивая пивом, и после каждого глотка отирал усы согнутым указательным пальцем. Люси Пикеринг скорчила гримасу и отвернулась.

— А чем наш Скотти так уж хорош в пустыне?

— Планиметрией и сферической тригонометрией, — ответил Куотермейн, с аппетитом доедая мороженое.

— Ну, это само собой. А еще чем?

— Методом вычисления расстояния по величине хорды и угла, проекциями, сеткой меридианов и параллелей. В этом деле он мастак.

— А чем он хорош, кроме своей топографии? — настаивала она, словно не замечая его попытки отделаться от нее шуткой.

— Абсолютной верой в то, что делает.

— А вы все разве не верите?

— Более или менее. Скотт — человек хоть и одержимый, но целеустремленный. Он ничего не делает сгоряча. Все, за что берется, он крепко держит в руках. Он — полный хозяин своего дела.

— Да, но для этого мало быть надежным исполнителем.

— Конечно мало.

— Тогда что же он такое?

— Вот вы куда клоните… Теперь понятно, почему Пикеринг не хотел с вами разговаривать. Не суйтесь вы, куда не следует.

— Пожалуйста… Чего вы боитесь?

— Боюсь, что вы и Скотта превратите в какого-то дурацкого героя. Вроде Пикеринга.

— А чем это плохо?

— Очень плохо. Скотт — не вашего поля ягода, имейте это в виду.

— Да ну? А чьего же?

— Не вашего. И не пытайтесь навязывать ему роль, которая ему не пристала. Скотти — не Пикеринг, не Гордон [28]и не Лоуренс [29]. Он мог бы стать таким, как они, в других обстоятельствах. Но не стал.

— Странные вещи вы говорите, Куорти.

Куотермейн доел миндальное мороженое со взбитыми сливками.

— Пожалуй, закажу еще порцию. С сиропом, — сказал он. — Хотите кофе-гляссе? — спросил он ее, улыбнулся и сразу стал похож на итальянца. — Ну как, выпьете?

— Нет. Меня стошнит. Как вы можете есть такую приторную дрянь?

— Что поделаешь — романская кровь!

— Вы и в самом деле наполовину итальянец?

— Да нет, если только норманны втихомолку не произошли от римлян.

— Видно ваши предки и были Les Quatres Mains Вильгельма Завоевателя?

— Наоборот. Мои предки были гугенотами. Род мой совсем не такой древний. По нашей семье можно изучать историю часового мастерства. Предки мои сбежали от Екатерины Медичи и передали свое умение англичанам. Только в последние сто лет моя семья чуть было не унизилась до коммерции. Но все-таки удержалась при настоящем деле.

— И Скотт, вы думаете, — вашего поля ягода?

— Несомненно.

— Он тоже из тех, кто всегда держится за настоящее дело?

— Безусловно.

— А я, по-вашему, хочу перетянуть его к тем, кто никогда не работает?

— Совершенно верно, — сказал он, посасывая ложечку. — Вот не думал, что вы разбираетесь в политике!

Люси подозвала сафраги и заказала масбут — турецкий кофе без сахара и сухой бисквит.

— Не желаете ли пирожное, госпожа?

— Нет, подайте мне сухой бисквит, понимаете — английский бисквит.

— Хадер, йа ситт [30], — поспешно ответил сафраги с такой счастливой улыбкой, словно Люси помогла ему найти истинное призвание в жизни. — Один ан-глий-ский бис-квит.

— Почему бы вам не съесть санде с фруктами и толчеными фисташками ассорти, чуть-чуть политый киршем? — спросил ее, заглянув в меню, Куотермейн.

— Потому что мне еще надо сегодня работать.

— Или bombes по-венециански с толченым ананасом и клубничным желе в сладком миндальном соусе и мараскине?

— Замолчите. Мне от одного вашего чтения становится тошно.

— А вид у вас даже чересчур здоровый! Словно вы только и делаете, что играете в теннис! Но это совсем неплохо. Да вы и сами знаете, что вам идет ваш здоровый вид.

— Подумать только! И вы умеете говорить комплименты… А почему бы нам не перетащить Скотта на свою сторону? Чем плохо, если он наконец займется своим делом? И будет делать его хорошо? И получит за это награду?

— Вот этого именно я и боюсь.

— Чего?

— Ваших наград. Признания. Его-то я больше всего ненавижу!

— Разве вы можете что-нибудь ненавидеть?

— Ненавижу самое слово «признание», — сказал он, принимаясь за вторую порцию миндального мороженого со сливками. — Признание — самое растленное понятие в современной английской речи.

— Ну вот, опять новая теория…