Дуглас Кеннеди - Испытание правдой

Через час — спасибо береговой автостраде и лабиринту проселков — я въехала на автостоянку парка-заповедника Попэм-Бич. Было около трех пополудни, и в этот ветреный апрельский день на огромной парковке стояли только две машины. Подняв воротник куртки, я пошла по тропинке к пляжу, с хрустом приминая песок подошвами тяжелых ботинок. Небо приобрело пепельный оттенок, сквозь облака проглядывала лишь крохотная заплатка голубизны. Но я не возражала против такого мрачного пейзажа Попэм-Бич — три долгие мили нетронутого песка вдоль побережья Атлантики — был полностью в моем распоряжении. Я была одна, и у меня было два с половиной часа светового дня, так что ничто не могло помешать мне пройтись пешком и проветриться. Был отлив, и, благодаря низким температурам, песок был достаточно плотным, так что можно было ступать прямо вдоль кромки воды. Я свернула налево и взяла курс на северо-восток.

Я жадно вдыхала соленый воздух, в спину мне дул легкий ветерок, горизонт — хотя и темный — казался безграничным. Мама всегда говорила, что вода — лучший психиатр. Когда у нее случаюсь депрессия или просто плохое настроение (для мамы раза три в неделю считалось нормой), она отправлялась на озеро Шамплейн и подолгу смотрела на воду, пока не успокаивалась. Помню, несколько лет назад, в канун Рождества, у нее начался психоз, когда она рубила лук для набивки индейки. Я приехала к родителям накануне. Дэна ждали вечером, так же как и наших детей, а отец скрывался в своем офисе в кампусе, так что мы с мамой были дома одни. Внезапно стук режущего ножа участился, стал резким и отрывистым, как стаккато, и я даже крикнула матери:

— Эй, ты там полегче.

Без всякого предупреждения она сбросила со столешницы разделочную доску. Нарезанный лук разлетелся по всей кухне.

— Не смей, черт возьми, указывать мне. Не смей…

Она запнулась и оцепенела, а потом как будто впала в прострацию, резко дернув головой. Все это продолжалось пару секунд, а очнувшись, она не сразу сообразила, где находится. Отрешенно посмотрев на меня, она спросила:

— Что я сказала?

— Не важно, мам. Ты в порядке?

— Лук почему-то на полу.

— Не волнуйся, я все уберу.

Она кивнула и вышла из кухни. Когда она вернулась, на ней были пальто и шапка.

— Я поеду к озеру, — сказала она. — Хочешь со мной?

Мы сели в мою машину и поехали по скользким серым улицам.

— Помнишь, когда-то у нас в Вермонте были настоящие зимы? — тихо спросила она — А теперь снег — такая редкость, и Четыре месяца у нас холодный промозглый мрак.

— Ты говоришь, как героиня из русского романа.

— Значит, я русская, — сердито буркнула она. — Зато в русских романах всегда есть снег, черт бы его побрал.

Я улыбнулась, радуясь тому, что мама снова в своей стихии. Мы подъехали к озеру, припарковали машину и спустились к узкой песчаной полоске. Мама тут же села, прижала колени к груди и уставилась вдаль, на очерченную Адирондакскими горами линию горизонта. Хотя ее волосы были совсем седые, а глаза давно утратили зоркость, своей позой она напоминала молоденькую девушку, которая мечтательно смотрит на воду и гадает, что принесет ей будущее. И тут мама произнесла:

— Знаешь, о чем я больше всего жалею? О том, что не счастлива.

— Разве не все так думают? — спросила я.

— Многие, я смотрю, очень довольны жизнью. Или, по крайней мере, мне так кажется. Потому что я сама никогда не была довольна, никогда не была…

Она снова запнулась, потеряв нить, и безучастно уставилась на воду. Спустя три месяца у нее диагностировали Альцгеймера, и началось долгое, медленное погружение в полное забытье.

Я не счастлива.

Глядя на Атлантику со стороны песчаных дюн Попэм-Бич, я почему-то вспомнила слова матери и не могла удержаться от мысли, что и про себя могу сказать то же самое. Не то чтобы я недовольна своей жизнью… просто я никогда не испытывала этого прилива счастья и возбуждения, которым начинается каждый день, и так до самой смерти. Да, были и у меня мгновения радости, веселья, восторга. Но то были скорее эпизодические вспышки в серой пелене будней, из которых соткана жизнь. Нет, я вовсе не мрачный тип и вечный нытик. И все же… как заманчива перспектива просыпаться каждое утро с ощущением восторга и вместе с ним побеждать скуку повседневности, видеть в своемкоротком пребывании на земле самое увлекательное приключение…

Нет, я, конечно, не такая. Да, во мне сохранилась любознательность, я пытаюсь оставаться оптимисткой, но…

Я не счастлива.

А Дэн, счастлив ли он? Он никогда не бывает угрюмым, но и восторженным его не увидишь. Это просто не в его характере, у него всегда все на уровне, все под контролем. Нет, и он не счастлив.

А Джефф? Злой человек, вечно сражается против всего, что не укладывается в его жесткую систему взглядов, болезненно озабочен своим имиджем Идеального Мужа и Отца, — Мистер Семейные ценности, Мистер Корпоративная Америка. Счастлив ли он ?

И есть еще Лиззи… моя бедная пропавшая девочка, когда-то она сумела так чудесно организовать свою жизнь, казалось, полностью контролировала ее, старалась не угодить в ловушки, которые многим стоили карьеры и личной жизни.

И вот теперь…

О боже, опять я возвращаюсь к этому.

Я чувствовала, как щиплет глаза от слез, и убеждала себя в том, что это реакция на соленый воздух. Я заставляла себя идти вперед, смотреть прямо перед собой, а не под ноги. Казалось, все вокруг располагало к тому, чтобы выветрить из головы любые мысли. Но разве могла я перестать думать о Лиззи сейчас, когда не знала, жива она или мертва, а может, спит в какой-нибудь канаве или…

Я продолжала идти, не снижая темпа, оставляя позади заколоченные летние коттеджи, восстановленные колониальные особняки Попэма, пока передо мной не возник впечатляющих размеров маяк, на сотни ярдов выдающийся в море. Я посмотрела на часы. Без двадцати пять. Пора возвращаться.

Я так озаботилась тем, чтобы поскорее убраться с берега, что как начался этот кошмар, я смогла просуществовать какое-то время без давящего груза мыслей о Лиззи.

К машине я подошла уже затемно. Низкий туман стелился над водой, так что пришлось включить дальний свет. К тому времени как я вырулила на трассу 295, на часах было почти семь. Но вместо того, чтобы отправиться домой, я решила повернуть на север и еще полчаса ехала вдоль побережья до Вискассета — очаровательного городка с почтовых открыток, с белыми церковками, капитанскими домиками и вдовьими пристанями. Летом здесь было не протолкнуться от туристов, а в это время года он, слава богу, пустовал. Но на главной улице, я знала, был маленький ресторанчик, и я поспорила сама с собой на то, что он открыт. Я выиграла пари и оказалась в ресторанчике единственной посетительницей. Официант усадил меня в отдельную кабинку, и я смогла вольготно разложить на столе воскресный «Нью-Йорк таймс», который читала, пока ела рыбный суп и мелкую треску, запивая белым вином «Совиньон», и на душе впервые было спокойно.