Владимир Березин - Свидетель

Сухорукое действительно наш очень большой друг — я с ним был в одной учебке и попал в один полк. Как и мы, он воет от всяких задержек, рвётся домой в Киев и греется вместе с нами на солнышке за поселковой больницей.

Но сегодня Сухорукое остался в полку. Перед нашим отъездом он самолично притащил сухпай и доверительно (как сегодняшний помначкара) рассказал все новости района. Про то, как бегут из соседних зон, как поэтому бегают (язык на плечо) по тайге наши вэвэшники, что комполка получил телеграмму от дочери, не прошедшей по конкурсу в институт, и по этому поводу имеет весь штаб, и что на днях у реки нашли казённую «Казанку» без всякого наличия в ней рыбинспектора, его барахла и штатного рыбинспекторского «Макарова». Нашему общему другу Сухорукову было явно скучно, и он тянул время, лишний раз проверил автоматы — ездить без оружия у нас запрещалось — и наконец, тоскливо вздохнув, отпустил с Богом.

И вот мы едем обратно по таёжной трассе, где-то рядом река, в лесу влажно и жарко, а здесь какая-никакая скорость и комаров нет.

— Так, выгрызает эта зараза кусочек кожи, — кипятится Серёга…

Мы всё это давно уже слышали, но не останавливаем его. Мы любим Серёгу. Он как переходное звено в нашей компании, без него мы бы сразу переругались. Колян слишком правильный, а я разгильдяй, несмотря на две мои лычки. Меня и из института вытурили за разгильдяйство, и два лишних месяца торчу здесь из-за собственной лени — можно было, ведь можно было извернуться…

— Всё, — замучили вы меня, ребята, — беззлобно говорит Колян и тормозит машину, — пора чифирь пить.

Старики, мы перед выездом на природу вытрясли из поваров половину наличного чая.

Серёга, как самый болтливый, остаётся разжигать костёр, а мы уже чешем к воде. Такой замечательной воды я не пил никогда. Наш прапор Сизов говорит, что это из-за драгоценных металлов, которыми напичкан этот край, — впрочем, это его дело. Недаром он здесь уже десять лет торчит. Колян ещё сидит по горло в воде, а я только начинаю орать, поскальзываясь на гладких камешках. Колян тоже сладострастно кричит, видимо, за компанию. Я завожусь и говорю ему всё, что думаю о его противоестественной половой жизни, которая привела к таким вокальным способностям.

— Дура! — опять кричит, задыхаясь, Колян. — Это хариусы. Маленькие идиотские хариусы! Они думают, что мои волосы — это очень вкусно, и ловятся на них! Ой, и щиплются! Браконьерство века: ловля хариусов трусами!..

Я вылезаю первым и только залезаю в вонючее хэбэ, как вдруг что-то настораживает меня.

Хлопок. Короткий резкий хлопок. Я озадаченно смотрю на голого Коляна, а тот на меня. Этот звук за два года мы научились узнавать безошибочно. Выстрел. У нас нет пистолета.

Значит… Что значит?.. Всё мешается в голове. Я лихорадочно вбиваю голую ногу в сапог и бегу по длинной галечной косе к деревьям, за которыми мы оставили машину и Сергея.

Серёга… Что случилось?..

Бежать по толстому слою галечника чертовски тяжело. Начинает болеть голая ступня в сапоге, ноги разъезжаются.

Я сходу влетаю на склон и сразу вижу Серёгу, удивлённо глядящего в небо. Губы его шевелятся, но рука как-то неестественно подвёрнута, и по животу расплывается коричневое пятно. Я ничего не понимаю. Мат чередуется с испугом и вопросами, но постепенно реальность ситуации начинает доходить до меня, и в неё вплетается хруст ветвей в лесу. Я распрямляюсь и делаю шаг вперёд.

— Автомат!.. — хрипит неизвестно откуда взявшийся Колян. Я ловлю автомат и резко рву в тайгу. Воздуху сразу не хватает, нога болит сильнее, я бессмысленно твержу про себя: «В Бога душу мать…, в Бога душу мать…», и несусь между лиственницами, по щиколотку утопая во влажном мху, взрывая его носками сапог, и чуть не теряю хруст, как вдруг он становится громче. Что-то сочно стукается в дерево надо мной. Я только спустя секунду понимаю что это, но мне совсем не страшно. Страшно только не догнать, и почему-то очень важно, чтобы он не бросил пистолет.

«Только бы не бросил», — твержу я. — «Только бы не бросил, в Бога душу мать, ax-ты, в Бога душу мать…»

Кажется, мы уже целую вечность бежим по этому душному лесу. Грохает ещё один выстрел, но я совсем не обращаю на него внимания.

Сухая веточка бьёт меня по глазам, я на миг слепну, и поэтому не сразу вижу спину в чёрной куртке и узкую шею с поросшей волосом впадиной. Я много их видел, в таких же чёрных простроченных курточках, в круглых высоких кепках, безмолвных и послушных спин.

— Стой, гад, стой! — ору я, может, и про себя, но он вдруг останавливается, и мгновение мы смотрим друг на друга. В его глазах нет страха, в них нет ничего вообще. Левой рукой к груди прижата буханка из нашего сухпая, в правой — пистолет.

Челюсти беглеца мерно жуют. Вот из-за чего стрельба-то… Всё прерывает стук автомата. Он дёргается в моих руках, как-то плоско, размеренно, беззвучно, я вижу стайку гильз, повисающих в воздухе справа от себя и дёргающуюся черноту спереди. Пули прошибают человеческое тело и скалывают кору ближайшей лиственницы. Летит щепа, и обнажается ослепительно белая мякоть дерева.

Внезапно всё кончается. Тишина. Человек у лиственницы лежит точь-в-точь, как Серёга, сосредоточенно глядя в небо, лишь прижав к себе надкусанную буханку. Я поворачиваюсь и, не подойдя к нему, бреду обратно, волоча АКМ за ремень.

Дальше я всё помню смутно. Вот мы, громко, почему-то очень громко крича и друг другом командуя, грузим Серёгу, прикрывшего глаза, в кузов, и Колян рывком трогает с места. В кузове я держу голову нашего друга на коленях и постоянно отпихиваю ногами грохочущую пустую бочку. Она снова накатывается, и снова я отпихиваю её сапогом. Я радуюсь, что никогда не умел находить пульс, потому что не могу найти его сейчас.

Мы несёмся по лесной дороге, бочка наваливается мне на ноги, а я вижу только Серёгино бледное лицо и то, что у него оторвалась пуговица от воротника. Вот лежит она рядом, почти белая, потёртая, с погнутой металлической петелькой сзади.

Машина влетает в посёлок и тормозит у больницы. Колян ломится в дверь, несколько людей помогают вынуть Серёгу. У двери нас останавливают. Я не понимаю, что они говорят, совершенно не понимаю, до меня доходит лишь нечеловеческий голос Коляна:

— Да принимайте, принимайте… Люди вы, или не-е-ет!!!

— Больше я ничего не помню. Потом нас допрашивали, мы писали рапорта. Потом возили на место. Потом всё кончилось. Мы уехали из части порознь. Но крик этот — «Люди вы, или не-ет!» — я запомнил навсегда.

Между столиками ресторана снова плавала тяжелогружёной баржей роскошная женщина, смущая немногих мужчин своими формами, а меня — унылыми дневными глазами. Мне было страшно. Меня ещё раз экзаменовали, и это было не всё равно.