Михаил Мамаев - Босфор

Широкая полоса пустынного пляжа тянулась на многие километры.

Среди сосен прятались виллы.

Окна светились, из труб шел дым.

Я попросил сложить крышу.

Свежий воздух ударил в лицо, приятно обжег холодом виски…

На площадке у кемпинга остановились.

Море было спокойное.

Ламья подошла к воде и коснулась рукой. Вода всхлипнула и зашуршала галькой.

Я подобрал камень и кинул далеко в море. Камень гулко плюхнулся в воду.

Где-то плеснула рыба.

Двинулись вдоль берега.

Метрах в тридцати лежало выброшенное штормом бревно. Оно было похоже на человека, которому приснился страшный сон и он умер.

На бревне сидели чайки. Они дремали, вобрав глубоко в крылья крупные мужественные головы.

Вдали виднелось полуразрушенное строение.

— Пойдем, — сказала Ламья, взяв меня за руку. — Покажу тебе старый маяк.

Испуганно ступали по гальке, глядя под ноги.

Люди всегда внимательно разглядывают морской берег. Словно боятся пройти мимо сокровищ, оставшихся после кораблекрушения. Обычно не находят. Но это не потому, что в прибрежной гальке ничего нет. Просто не каждому везет.

Со стороны их наивное любопытство похоже на страх бойца наступить на противопехотную мину.

Маяк был невысокий. Белая штукатурка в некоторых местах отвалилась, обнажив красные кирпичи. Рассохшиеся деревянные рамы давно забыли, что такое стекло, и тихо поскрипывали, когда с моря налетал ветер.

В башню вела каменная лестница, скупая на ступени.

Мы поднялись наверх.

Пахло сыростью.

— Когда-то маленький маяк указывал мореплавателям путь к устью Босфора, — сказала Ламья. — Теперь он никому не нужен.

— Ну, почему же? Он нужен ласточкам — смотри, сколько тут гнезд, — возразил я и вдруг подумал о Наташе. В первый раз за последние сутки подумал спокойно, как будто ничего не случилось.

Облокотился на перила и стал смотреть в море. Далеко-далеко, у самой линии горизонта, виднелась белая точка пассажирского турбохода. Она двигалась так медленно, что можно было принять ее за неизменную часть пейзажа. Но я знал, что через пару часов судно войдет в Босфор, чтобы встретить Новый год где-нибудь за Дарданеллами. И мне стало приятно за людей, что, должно быть, уже выпивали, выходили на палубу с биноклями, разглядывали далекий берег и строили планы. А у меня не было планов…

Единственное, что знал наверняка, — сегодня вечером в баре Мимоза ждет работа. Там и встречу Новый год.

— Когда ты задумываешься, становишься другим, — сказала Ламья, кладя руку мне на плечо. — Не надо.

— Хорошо, не буду. Расскажи про вчера.

— С какого момента?

— Ты знаешь Жана?

— Мы были у него в гостях, не помнишь? Жан очень обрадовался. Но ты стал что-то громко кричать по-русски, когда он сказал, что у тебя вид одинокого волка и что это тебе к лицу. И еще ты ругался по-турецки.

— Неужели я это делал? Жан обиделся?

— Он тебя любит, — сказала Ламья так, словно минуту назад здесь кто-то умер.

— Знаю, — спокойно ответил я.

— Он тебя действительно любит, по-настоящему, понимаешь?

— Нет.

Небо прояснилось. Солнце было теплым и смешным.

Подхватил Ламью и понес к воде. Ламья, смеясь, попыталась вырваться. Это еще больше развеселило, я помчался по гальке, как гоночный автомобиль, умеющий выкрикивать разные русские словечки, которых никто вокруг не понимает.

Гуляли. Держал ее за руку и обдумывал несколько вопросов, которые нельзя задавать посторонним людям. Не хотелось разговаривать, и тем более быть коварным. И я лениво молчал.

Ламья отвезла меня домой.

Застал Жале за уборкой.

— Ко мне придут гости, — радостно сообщила она. — Если хочешь, можешь помочь.

— Не звонила Наташа? — спросил я.

— Нет.

Лег в спальне. Ноги приятно гудели и в ушах кричали чайки. Закрыл глаза и стал думать о море.

— Как самочувствие? — спросил Тунч.

— Все заметили?

— Ты держался молодцом. Как тебе этот трансвестит, с которым ты уехал?

Я удивленно посмотрел на Тунча. Видя мое замешательство, Тунч улыбнулся.

— А что такого? У каждого в жизни бывали трансвеститы. При нашей-то профессии. Они платят неплохие деньги, если, конечно, ты сам им не платишь.

— Она мой друг, — спокойно сказал я. — И очень хороший человек.

— Ладно-ладно, — Тунч потрепал по плечу. — Это твоя жизнь.

В половине двенадцатого в баре невозможно было протолкнуться. На экране над сценой показывали фильм «Зима в горах».

«Как нарочно!» — думал я, глядя на загорелых мускулистых лыжников. Почему Наташа не звонит? Это был вопрос, от которого я все время пытался спрятаться, занимая себя то одним, то другим.

Вдруг увидел Ламью. Она была не одна.

— Привет, Никита. Вы знакомы, кажется?

— Салют! — сказал Дениз, протягивая откормленную розовую лапку. — Как поживает не состоявшаяся топ-модель?

Ответил Денизу железным рукопожатием.

Конечно, я бы мог быстро смыться наверх, к Ганнибалу. Или отправиться в подвал за морковью. Или случайно выстрелить в Дениза пробкой от шампанского… Но не хотелось, чтобы Дениз подумал, будто я невежливый человек, или догадываюсь, что он дерьмо собачье.

— Как поживает вождь и учитель всех моделей?

— Неплохо. Вот, встретил старого приятеля. Вернее, приятельницу. Налей виски. Я пью чистый виски, запомни. Чистый виски со льдом. Хороший бармен знает любимые напитки своих постоянных клиентов. А я буду твоим клиентом, мой мальчик.

— Запомню, Дениз. У меня отличная память.

Я посмотрел на Ламью. Она наблюдала за нами.

— Что будешь пить, Ламья?

— Виски-колу, пожалуйста.

— Слишком много льда, — недовольно сказал Дениз, заглянув в стакан. — Поменяй!

Теперь я заметил, что он пьян.

— Мне всегда клади один кусок, русский! — проворчал мой бывший шеф.

Фильм закончился, на экране появился диктор бокалом шампанского в руке, произнес слова новогоднего приветствия.

В потолок полетели пробки, зазвенели бокалы, все стали пить и целоваться.

— За Новый год, — сказал Тунч.

— За Новый год, друзья! — крикнул пьяный Нисо и прослезился. Мы втроем тоже расцеловались, да так, что чуть не забыли, что мы мужчины.

В этот вечер по случаю праздника барменам официально разрешалось немного выпить. Поэтому некоторые бармены едва держались на ногах.

Загремела музыка, гости стали танцевать.

Мы сбивались с ног.

Они подходили и подходили, и казалось, все спиртное кончится, а они будут просить еще! И тогда придется наливать из-под крана сырую воду… Но они все равно будут пить, не замечая разницы…

К двум толпа поредела.

Я плеснул себе рому. Это давно пора было сделать. Начав пить, нельзя останавливаться, особенно если вокруг все только этим и занимаются, а внутри уже проснулся Юлий Цезарь, мучимый жаждой жертвоприношений и желанием вновь перейти Рубикон.