Юрий Григ - Пусть умрёт

Но задача оказалось исключительно сложной, особенно в такой переломный во всех отношениях исторический момент. Все без исключения отечественные СМИ переживали период, когда малейшие изменения в штате редакции, смене собственников и, естественно, в наборе начальников страны, немедленно приводили к кардинальному изменению шкалы ценностей издания.

Так и не обнаружив полностью соответствующий его убеждениям печатный или иной орган масс-медиа, последние месяцы Максимов наслаждался относительной свободой.

Выбору этому предшествовал на первый взгляд ничем не примечательный, даже банальный разговор, произошедший совершенно случайно между ним и его старым – старее некуда – другом и единомышленником Борей Квинтом.

Однажды они, подчиняясь благоприобретенной привычке хотя бы раз в неделю общаться, не прибегая к помощи электронных средств коммуникации, балагурили у Максимова на кухне – а где ж еще?

Хозяин стоял у плиты и занимался любимым делом – жарил мясо. Делал он это настолько профессионально, что его ближайший друг частенько советовал ему сменить журналистику на бизнес в сфере общественного питания, то есть заняться, наконец, чем-то полезным. Сам Квинт неторопливо потягивал пиво и, добродушно улыбаясь, внимал рассуждениям друга.

Помнится, в тот день Максимов спонтанно начал с рассуждений о предмете, аппетитно шипящем перед ним на сковородке. Суть их сводилась приблизительно к следующему.

До какой степени мы, городские жители, в сущности, абстрактно воспринимаем то, что едим. Скажем, бифштекс... Для нас он всего лишь продукт питания: кусок органики, состоящий из протеинов, жиров, витаминов, обладающий определенным вкусом, энергетической ценностью – столько-то калорий, столько-то миллиграммов, процентов. Как далеки мы, чего греха таить, в пространстве, времени и, что немаловажно, духовно от того места, где произошло убийство несчастного животного, предназначенного нам в пищу. Мы научились правильно упаковывать мертвую плоть, дабы придать ей эстетическую ценность; выложенная на полку холодильника в магазине, она должна быть привлекательна для покупателя; выбирая кусок, мы не спеша перебираем части того, что когда-то бегало, мычало, бодалось, кукарекало, хрюкало и просим: «Вот этот кусочек, нет, нет, следующий, вон тот…»

— Это не цветочек или туфельки для любимой дочурки, лю-ди! Это мя-со! – вскричал Максимов, переворачивая кусок на сковородке. Бифштекс сердито зашипел, как бы разделяя его возмущение. – Это часть плоти живого существа, предварительно умерщвленного, обезглавленного; с которого содрали кожу, выпустили кровь, выдрали внутренности и после такой «гуманной» процедуры разделали на куски. А ведь существа эти часто обладают зачатками интеллекта!

— Здесь я полностью с тобой согласен. Некоторые наши собратья по виду не обладают даже зачатками.

Но никак не желающий уняться Максимов перебил его и красочно описал, какой путь предстоит пройти умерщвленной плоти через лютый мороз холодильников, через гигантские расстояния по морям и океанам, по лесам и степям, прежде чем мы бросим его на сковороду и будем наслаждаться с бокалом вина в руке, любовно переворачивая с бочка на бочок и наблюдая как он покрывается аппетитной корочкой. Ничего удивительного, что сочное говяжье филе, выросшее на высокогорных лугах далекой Аргентины, или шпажка шашлычка из новозеландского барашка, которые мы подносим ко рту в московской квартире, давным-давно утратили связь с тем, от кого происходят. Никому и в голову не придет пожалеть бедное животное, отдавшее свою жизнь на другом конце света «во имя» утоления нашего голода.

– Алик, – произнес Боб, почувствовав в этих мыслях явную угрозу не только сегодняшнему ужину, но и душевному равновесию друга, – уж не собираешься ли ты превратиться в травоядное? Хочешь, я расскажу тебе другую историю? Например, на Кавказе или в Средней Азии люди гораздо ближе к девственной природе. Они не бегут в магазин, если захотят вкусно поесть. Да и магазина поблизости просто нет! Нету магазина... Они, знаешь ли, берут в руки остро отточенный нож и, не мучаясь угрызениями совести, без всякого сожаления убивают скотину, а затем готовят еду с самого начала, не сходя с места. Мясо бросают в казан и начинают жарить еще до того, как оно успевает остыть от недавно наполнявшего его живого тепла.

– Понимаю – ты хищник, Боб!

С этими словами Максимов со стуком поставил перед Квинтом тарелку со спорным, но не перестающим от этого быть эстетически и гастрономически привлекательным бифштексом, и заметил в заключение:

– Но я согласен... Ничего не поделаешь – хищники не рыдают над несчастной жертвой, тем более, когда собираются ее сожрать.

И оба, стремясь перебороть минутную слабость, едва не сломившую их закаленный дух, с аппетитом вонзили зубы в умопомрачительно вкусную, несмотря ни на какие угрызения совести, жареную плоть.

Когда с вопросом «Быть или не быть вегетарианству?» разобрались таким натуральным и убедительным способом, Квинт, помнится, стал возмущаться беспринципностью коллег Максимова по журцеху:

– Все они проститутки! Вся твоя пресса заболела желтухой, – кричал он. – Ты не находишь, Алик, а? Ты мне скажи, вам что, всё равно кто платит?

– Нельзя быть таким непримиримым, Боб. Где твоя толерантность? Просто некоторые... ну, как бы никак не могут определиться со своей «сексуальной» ориентацией, а когда определятся, тогда и будет, как в других нехороших странах. По-думать только, двести лет подряд отстаивать одни и те же принципы. Скучно, ей богу, блин!

– «Ей богу» и «блин» не идут в одной упряжке, Алик. Это еще Чингиз Айтматов говорил.

– Это он про водку и айран. Как раз наоборот – идут!

– Водка и айран идут, а «ей богу» и «блин» – нет, – настаивал на своем Квинт.

– Пусть так. Я тебе лучше секрет открою: в наше турбулентное время нужно правильно отслеживать момент. Конечно, не возбраняется пользоваться честно заработанным авторитетом в журналистской среде. Но посылать свои материалы нужно исключительно в те масс-медиа, которые в данный момент наиболее близки по духу. Просекаешь?

– А мне-то что сечь? Ты газетчик – сам и секи.

– Что я и делаю! Гарантированного заработка нет, но такое свободное плавание мне больше по душе.

Они потягивали пиво, Квинт тыкал пальцем в телевизионный пульт. Каналы переключались, не оставляя ни малейшей надежды на разумный контент. Максимов плевался и просил выключить зомби-ящик. Квинт тоже плевался, но телевизор не выключал, считая его хоть и кривым, но зеркалом, в котором, несмотря на серьезные искажения, надо учиться видеть правильно.

— Задача ученых, Алик, – сказал он, – изобрести специальные очки. Человек надевает их и включает телевизор или читает газету и... Представляешь! Вместо вранья видит правду.