Борис Рыжий - В кварталах дальних и печальных

Беременной я повстречал тебя
почти случайно. «Вова» протрубя,
твой бравый спутник протянул мне руку
с расплывшейся наколкой «Вова Л.».
Башкою ощутив тупую скуку,
я улыбнулся, шире, чем умел.

Да это ж проза, — возмутитесь вы, —
и предурная. Скверная, увы,
друзья мои. Но я искал то слово
поэзии, что убивает мрак.
В картину мира вписываясь, Вова
пошел к менту прикуривать, мудак.

«Ты замуж вышла, Оля? Я не знал».
Над зданьем думы ветер колыхал
огромный флаг. Рекламный щит с ковбоем
торчал вдали, отбрасывая тень
на Ленина чугунного, под коим
валялась прошлогодняя сирень.

…Мы целовались тут лет пять назад,
и пялился какой-то азиат
на нас с тобой, целующихся, тупо
и похотливо — что поделать, хам!
Прожектора ночного диско-клуба
гуляли по зеленым облакам.

Вы помните, как удивлялся Пьер, предсмертные выслушивая речи обидчика? Перевернулся мир мгновенно в голове его. Короче, он думал умиленно: как он мил…
невероятно… как это… жестоко… Тот, умирая, с Богом говорил словами,
сохраненными для Бога. И это были нежности слова, слова любви,
прощения, прощанья.
Не дай Вам бог произнести заранее, из скуки, эти важные слова. Перед толпой — особенно. Он (Он) ревнив, конечно, но не в этом дело.
Открывшимся — от рифмы Вам поклон — сочувствуют —
тут пропуск — слишком смело.
Берете роль, разучиваете. Сначала — ощущение неволи.
Чужой пиджак топорщится в локте. Привыкните. Чтоб быть на высоте,
не выходите за пределы роли,
бессмыслицы, таинственного ряда,
как страшный элемент, входящий в ряд
с периодом полураспада
15000000 лет подряд.

Витюра раскурил окурок хмуро.
Завернута в бумагу арматура.
Сегодня ночью (выплюнул окурок)
мы месим чурок.

Алена смотрит на меня влюбленно.
Как в кинофильме, мы стоим у клена,
Головушка к головушке склонена:
Борис — Алена.

Но мне пора, зовет меня Витюра.
Завернута в бумагу арматура.
Мы исчезаем, легкие как тени,
в цветах сирени.

……………………………………….

Будь, прошлое, отныне поправимо!
Да станет Виктор русским генералом,
да не тусуется у магазина
запойным малым.

А ты, Алена, жди мил о го друга,
он не закончит университета,
ему ты будешь верная супруга.
Поклон за это

тебе земной. Гуляя по Парижу,
я, как глаза закрою, сразу вижу
все наши приусадебные прозы,
сквозь смех, сквозь слезы.

Но прошлое, оно непоправимо.
Вы все остались, я проехал мимо —
с цигаркой, в бричке, еле уловимо
плыл запах дыма.

По локти руки за чертой разлуки,
и расцветают яблони весной.
«Весны» монофонические звуки,
тревожный всхлип мелодии блатной.

Составив парты, мы играем в карты,
Серега Л. мочится из окна.
И так все хорошо, как будто завтра,
как в старой фильме, началась война.

Жизнь — падла в лиловом мундире,
гуляет светло и легко.
Но есть одиночество в мире —
погибель в дырявом пальто.

Больница. В стакане, брусника.
Обычная осень в окне.
И вдруг: — Я судил Амальр и ка,
да вы не поверите мне. —

Проветривается палата.
Листва залетает в окно.
Приходят с работы ребята
садятся играть в домино.

Закрой свои зоркие очи.
Соседей от бредней уволь.
Разбудит тебя среди ночи
и вновь убаюкает боль.

Погиб за границей Ам а льрик.
Причем тут вообще Амальр и к?
Тут плотник, поэт и пожарник…
Когда бы ты видел старик,

с какой беззащитной любовью
тебя обступили, когда,
что тлела в твоем изголовье,
в окошке погасла звезда…

Стой, смерть, безупречно на стреме.
Будь, осень, всегда начеку.
Все тлен и безумие, кроме —
(я вычеркнул эту строку).

В деревню Сартасы, как время пришло,
меня занесло.
Давно рассвело, и скользнуло незло
по Обве [56] Обва — река в Пермской области. весло.

Я вышел тогда покурить на крыльцо —
тоска налицо.
Из губ моих, вот, голубое кольцо
летит к облакам.

Я выдержу, фигушки вам, дуракам!
Хлебнуть бы воды,
запить эту горечь беды-лебеды.
Да ведра пусты.

Восьмидесятые, усатые,
хвостатые и полосатые.
Трамваи дребезжат бесплатные.
Летят снежинки аккуратные.

Фигово жили, словно не были.
Пожалуй, так оно, однако
гляди сюда, какими лейбами
расписана моя телега.

На спину «Levi’s» пришпандорено,
и «Puma» на рукав пришпилено.
И трехрублевка, что надорвана,
получена с Сереги Жилина.

13 лет. Стою на ринге.
Загар бронею на узбеке.
Я проиграю в поединке,
но выиграю в дискотеке.

Пойду в общагу ПТУ,
гусар, повеса из повес.
Меня «обуют» на мосту
три ухаря из ППС.

И я услышу поутру,
очнувшись головой на свае:
трамваи едут по нутру,
под м о стом дребезжат трамваи.

Трамваи дребезжат бесплатные.
Летят снежинки аккуратные….

В полдень проснешься, откроешь окно —
двадцать девятое светлое мая:
Господи, в воздухе пыль золотая.
И ветераны стучат в домино.

Значит, по телеку кажут говно.
Дурочка Рая стоит у сарая,
и матерщине ее обучая
ржут мои други, проснувшись давно.

Но в час пятнадцать начнется кино,
Двор опустеет, а дурочка Рая
станет на небо глядеть не моргая.

И почти сразу уходит на дно
памяти это подобие рая.
Синее небо от края до края.

Давай, стучи, моя машинка,
неси, старуха, всякий вздор,
о нашем прошлом без запинки,
не умокая, тараторь.

Колись давай, моя подруга,
тебе, пожалуй, сотня лет,
прошла через какие руки,
чей украшала кабинет?