Марго Па - Проникновение

Ариадна чуть что крестится и поминает Христа. Пациенты в холле больницы по вечерам сражаются за пульт от телевизора: экран — их божество, провозглашающее новые заповеди в ток-шоу. Бизнесмены, менеджеры корпораций, где когда-то работала, истово верили, что «бабло побеждает зло». Футбольные болельщики крушат улицы и целые города, если проигрывает любимая команда: для них это Конец Света. Сталкеры почитают священные «аномальные зоны» и «места силы» московской подземки. Бомжи не видят границ и исповедуют свободу передвижения. Учёные ищут Бозон Хиггса — частицу Бога. Потомки Шарикова — дворянские корни. Верующие из разных стран поклоняются богам с разными именами и лицами, заявляя, что Бог един. Тогда кто из них создал Землю, Вселенную? И как он выглядит? Как многоликий Янус? Никто не задумывается над ответами. Потому что нет ничего правдивей мифа. Миф — лекарство от реальности, готовой разорвать нас на мелкие кусочки; миф — стекло, защищающее от холода и ветра. Вера в миф — бесконечное завтра, возможность просыпаться не в одиночестве, найти смысл в жизни, заглушить страх смерти. Жизнь — миф, сон — её отражение. Зеркальная камера заперта.

Но Вселенная состоит из двух типов материи: видимой и тёмной. Всегда хотелось спросить: Что было ДО Большого взрыва? Ничто не взрывается в пустоте, выдоху предшествует вдох. Кто сказал, что за зеркалом ничего нет? Что если греки и египтяне правы, и я побывала по ту сторону? А сны — не доказанное пока наукой, неизвестное измерение? Кто мне поверит, если расскажу об этом?

Вот и ангел в моих снах тянется к ножу. Избавляется от неземных крыльев. Хочет жить человеком, прочно стоять на ногах и никогда не оглядываться. Общаться с людьми, а не наблюдать за ними со стороны. Я же темна, тяжела, неподвижна. Поглощаю весь свет, как чёрная дыра. Никто во мне не отражается. Никому не нужна. Должна бы жалеть, что десять месяцев жизни пропало. Но мне не жаль жизни: обыденность обтекает тело и бежит прочь, блёклые дни размываются в мыслях, как одинаковые зонты прохожих в дождливый день. А сны реальнее, ярче, врезаются в память осколками зеркала. Восстановить бы его, собрать, как мозаику, и увидеть своё отражение целиком — от пальцев ног до макушки, а мир за плечами без искажений! Во снах теплее, чем в жизни. Я устала от небытия и создала мир и себя в четырёх лицах, чтобы уж точно быть.

— Я как будто везде лишняя, — сказала Андрею Николаевичу при встрече.

Стояли в конце коридора у окна, смотрели на дождь. Фонари во дворе больницы горели через один, полосы света напоминали мостки над ямами теней.

— Понимаю, — кивнул он. — Вас много, лишних людей. Знаете, в чём ваша беда? В вас всего слишком. Слишком чувствительны, слишком умны, слишком сложны. А жизнь проста и груба, люди глупы или, как говорит моя дочь, «не догоняют». Вы не вписываетесь. Не от мира сего. Словно шестерёнка, выточенная вручную мастером — тонкая, замысловатая, с зазубринами — для изысканных часиков королевы, а её взяли и засунули в дешёвый пластмассовый будильник. Зазубрины не совпадают, вам не за что зацепиться. И вас либо гнут, либо ломают, либо смеются над вами.

— Да, и обезболивающего никто не назначит. Впрочем, в детстве я тоже ломала игрушки-конструкторы. Мечтала собрать что-то прекрасное, отличное от того, что было нарисовано на коробке.

— А чем хуже то, что нарисовано? Зачем вам стремление к абсолюту? В мире нет и не может быть гармонии. Гармония — шар. Знаете, кто бредит шарами? Умалишённые, шизофреники и умирающие. Замкнутый круг, символ целостности и отсутствия желаний. Остановка. Жизни же как раз движение придаёт равновесие. В ней должны быть острые углы и асимметрия. Любой психолог вам скажет: жизнь прекрасна, но несправедлива — всем не угодить. Когда обе части фразы уживутся вместе, почувствуете себя счастливой. Будете с благодарностью принимать то, что дают.

— Мне ничего не давали, только били и гнали.

— Вы сами обрекаете себя на изгнание, Кира. Мир, конечно, не ваши родители, но он по-своему любит и заботится о вас. А вы постоянно ждёте удара и навлекаете на себя неприятности. Поведение жертвы. Попробуйте подать руку первой — смело и открытой ладонью. И вам её пожмут.

— Вы, Андрей Николаевич, пожмёте, а другие начнут выкручивать или вообще откусят.

— Ищите тех, кто похож на вас. Свою стаю. Там вас примут такой, как есть, не сгибая и не выкручивая. А лучше влюбитесь.

Мне стало горько и смешно. Где ты, Ульвиг? Волки наследили в сети. 1627 ссылок во сне, а сколько наяву? Если мы никогда не встретимся, то ничто не имеет смысла.

Во дворе в свете фонаря мелькнули две фигуры и тут же нырнули в тень. Вспомнилось, как Ариадна восхищалась женой доктора, мол, такая красавица и так много лет они уже вместе. Позже столкнулась с ними на лестнице. Вылитая Грация с картины Рубенса — слева, с локонами цвета спелой пшеницы и мягкими чертами лица [115] «Три Грации». Питер Пауль Рубенс. 1639 г. Музей Прадо, Мадрид. . Доктор бережно поддерживал её под локоть, хотя это она его — щуплого, ниже чуть ли не на голову — могла бы носить на руках. Представила, как придут домой, будут ужинать втроём с дочерью и смотреть телевизор. Тихое семейное счастье.

— Вам тяжело сейчас, — прервал молчание доктор, — в молодости любовь тоже стремится к совершенству. Белоснежному цветку идеальной формы. Но с возрастом ко всему начинаешь относиться иначе.

— Как?

— Лет до тридцати пяти живёшь ожиданием чего-то сверхъестественного, планами и мечтами, а после учишься получать удовольствие от того, что имеешь. Я тоже в молодости гонялся за миражами. А она ждала. И дождалась. И теперь всем пациентам и друзьям повторяю: счастье — когда тебя любят и ждут. Это правда. Помню, в детстве измучил бабушку вопросом: Ты дедушку любишь? Они пятьдесят лет прожили вместе. Не знаю, отвечала она. Люблю ли свою руку? Спроси лучше, смогу ли её отпилить.

Фигуры во дворе снова вышли из тени. Любовь и есть гарантия существования, подумалось мне. Несёшь ответственность за любимого человека, он заботится о тебе, отражаетесь друг в друге, камера больше не одиночная, делится на двоих. Любимый человек — как доказательство, что жива.

— Ох, что-то я разоткровенничался тут с вами! — спохватился Андрей Николаевич. — Видимо, дождь располагает. А мне пора на обход. Спокойной ночи, Кира!

Ночью снился покинутый всеми город, где художники выставляли пустые холсты и манекены. Выставочным залом служили улицы и площади. Ветер нёс песок, и вскоре и галерея под открытым небом, и дома по крышу были погребены им. Песок проникал повсюду, забивал горло и нос, дышалось с трудом. Повязала на лицо ковбойский платок и отправилась за лопатой или метлой — расчистить улицы. Ветер срывал афиши со стен. Подняла одну из них. Книг в городе давно нет — сожжены в каминах, обменяны на еду. Афиша — последние письменные слова. Точнее, имена. Из имён родились люди. Он и Она. Дальше не читала, иначе появился бы змей с гнилым яблоком. Зачем он нужен в и без того разорённом Раю? Шла за ними, не отрывая взгляда от переплётенных рук. Они собирали воду в чашу из водостоков. Искали еду и место для ночлега в заброшенных домах. Ночью занимались любовью — учились доверять друг другу. На рассвете подкрепились и взяли с собой еду и питьё. Путь долог. Через пустыню в жилой город, искать своих. Ветер проводил их до окраины. Я не осмелилась. Моя боль была белой, как лилии, как альпийский снег.