Бен Окри - Горизонты внутри нас

Отчуждение между отцом и братьями возникло давно. В детстве они всегда вставали на сторону матери, когда отец бил ее или обижал. Но постепенно это отчуждение становилось все более очевидным и пугало Омово. Ему нередко случалось слышать, как братья, совсем еще дети, сговаривались поколотить отца, но до этого дело не доходило.

Неприязнь братьев к отцу усугубилась, когда тот отказался оплачивать их учебу в университете. Оба были необычайно способными и в школе успевали превосходно. Когда они заводили разговор о продолжении образования, отец неизменно отвечал:

— Сами пробивайте себе дорогу. Как это сделал я. Думаете, я смог бы стать тем, кем я стал, если бы сидел и ждал, пока кто-нибудь обо мне позаботится?! Я и сам не учился в университете.

Поскольку продолжать образование в университете они не могли, а найти работу оказалось трудно, они постепенно озлобились. С каждым днем пропасть между отцом и братьями становилась все глубже и глубже. В возбужденном или, наоборот, в подавленном состоянии молодые люди нередко совершали отчаянные и дерзкие поступки. Можно было подумать, что таким способом судьба хотела покарать отца за те условия, в которые он поставил сыновей. Братья ожесточились и замкнулись в себе.

Затем их захватила другая страсть. Они решили уехать в Америку. В то время молодежь только о том и мечтала. И для братьев это был удобный предлог вырваться из постылого дома. Они открыто обсуждали свои планы. Без тени сомнения заявляли: «Мы там не пропадем, сможем заработать на жизнь». Омово знал, что со смертью матери они лишились опоры в жизни, лишились чего-то важного и теперь бесцельно барахтались на одном месте.

Их положение еще более усугубилось, когда, к их ужасу, отец объявил, что намерен снова жениться. Новая жена появилась в доме на следующий день. С этого момента стало ясно, что Окур и Умэ окончательно отторгнуты от отца. Дом вскоре сделался слишком тесным, его обитатели без конца «наступали на ноги друг другу». Нервы у всех напряглись до предела. Омово с горечью наблюдал, как Окур проносится мимо отца, не перемолвившись с ним ни словом. В доме стало просто невозможно дышать.

Как ни странно, при всей двойственности своих чувств Омово был способен понять отца. И братья не противились его общению с отцом. Любой его жест на фоне злобствования братьев воспринимался в доме как некое благо.

Хотя Омово отдавал себе отчет в том, что отношения в семье основательно подорваны, он не мог себе представить, что они накалены до последней степени и способны вылиться в скандал, который и разразился однажды в субботнее утро.

Омово проснулся от громкой перебранки. Он кинулся в гостиную и увидел в дверях разъяренного отца. В правой руке он держал ремень с измазанной кровью пряжкой. Умэ стоял возле книжного шкафа, понурив голову и опустив плечи. На щеке, чуть ниже уха, виднелся красный след от пряжки. Его красивое золотисто-коричневое лицо залила краска, и от того оно приобрело бурый оттенок, волосы растрепались, а белая спортивная майка была порвана сзади. У кухонной двери стояла Блэки с подносом в руках, делая вид, будто сдувает что-то с риса. Омово заметил, что она внимательно следит за происходящим, то и дело бросая на участников ссоры любопытные взгляды. Обеденный стол был опрокинут набок, и одна ножка отломана.

Умэ поднял свое худое, напряженное лицо. По щекам у него катились слезы, слезы, которые были совсем не к месту. Омово знал, что Умэ не плачет, что слезы льются непроизвольно, сами собой. Рядом с Умэ на полу Омово заметил дорожную сумку, набитую до отказа. И Омово вдруг понял, что Умэ уезжает.

Жители компаунда облепили большое окно, толпились у дверей, с любопытством глазея на происходящее. Омово живо представлял себе, о чем они судачат. Одни наблюдали молча, другие щипали друг друга, третьи с ужасом ожидали, что последует дальше. Омово сознавал свою полную беспомощность и был глубоко удручен этим. Он был причастен к происходящему, но поделать ничего не мог.

Окур находился в другом конце комнаты, возле обеденного стола. Он вызывающе запрокинул голову и всем своим видом выражал непоколебимую решимость.

Отец снова принялся кричать:

— Я не желаю терпеть вас в своем доме. Вон отсюда! Отныне для вас обоих здесь нет места! Вы уже взрослые. Идите и сами позаботьтесь о своем будущем, как в свое время сделал я, тогда посмотрим, на что вы способны… Допустим, я был плохим отцом, так найдите себе другого отца… идите, ищите…

Никогда прежде Омово не видел отца в таком гневе. Даже когда он бил мать. Казалось, сейчас он даже раздался в плечах и стал выше ростом и от его ярости все вокруг дрожит и ходит ходуном.

— Я не желаю больше терпеть вас в своем доме, слышите? Отныне наши пути расходятся. Я, видите ли, был плохим отцом, я ничего не делал для вас, не платил за учебу в школе, я не оправдал ваших надежд… и вы имеете наглость будить меня, чтобы сказать все это. Вам не стыдно, вы не боитесь и не уважаете отца, ни в чем не помогаете мне, если бы я умер сегодня, вы бы и бровью не повели. Вы понятия не имеете, какие препятствия мне приходится преодолевать в конторе, не ведаете ни о моих долгах, ни о моих неудачах, ни о всевозможных трудностях и конкурентах. Вам невдомек, сколько денег потрачено на вашу учебу, через какие лишения мне пришлось пройти, чтобы вы ни в чем не нуждались, когда вы были маленькие. И в благодарность за все это вы обвиняете меня. Вы уже взрослые люди, а по-прежнему сидите у меня на шее, и вам хоть бы что. Ваши сверстники давно переженились, зажили своими домами, их уважают люди. А вы что — слоняетесь без дела, курите травку, деретесь и шляетесь допоздна. Вы не занимаетесь никаким полезным делом. Никчемные, никчемные, никчемные людишки, вот вы кто! Никчемные! Убирайтесь вон из моего дома на все четыре стороны и занимайтесь чем вам заблагорассудится. Меня это не интересует… Какое вам дело до моей женитьбы? Какое вам дело, а?

Отец умолк, с трудом переводя дыхание после столь пространной и бурной тирады. Он устал от отчаянной жестикуляции, которой сопровождалась его пылкая речь. Дольше терпеть все это Омово уже не мог. Он должен был что-то предпринять, как-то помочь разрядить обстановку. Он действовал, как во сне. Выступил вперед, приблизился к отцу.

— Зачем ты так, отец?..

Отец повернулся к Омово и огрел его ремнем. Удар пришелся по спине, острая боль обожгла Омово и пронзила насквозь.

— Убирайся вон, недоумок!.. Идешь по стопам своих братцев?

В глазах у Омово потемнело, все вокруг бешено закружилось.

Его захлестнула эта круговерть — он был лишь бесконечно малой ее частицей. Умэ стоял на прежнем месте, поглощенный своими грустными мыслями, и сверху вниз жалобно глядел на Омово ничего не видящими глазами. Окур тоже находился на прежнем месте и словно ожидал, что с минуты на минуту произойдет нечто непоправимое. Блэки все так же делала вид, будто что-то сдувает с риса. Омово инстинктивно чувствовал, что у окна все еще толпятся жители компаунда, наблюдая за происходящим, и последняя сцена спектакля несомненно пощекотала им нервы.