Аркадий Филев - Горизонты

В сентябре 1976 года, тяжело больной, Аркадий Александрович Филев внес последнюю правку в перепечатанную рукопись своей повести «Горизонты». А в ноябре жизнь писателя-коммуниста оборвалась…

Его произведения получили широкое признание. Каждая его книга вызывала множество взволнованных читательских писем.

А. А. Филеву, выросшему в крестьянской среде, отдавшему долгие годы учительской, советской, партийной работе в сельских районах Кировской области, были особенно близки люди деревни. В своих романах «Живое — живым», «Застолье», «Мать-мачеха», «Свои, талицкие», «Солноворот» он показал их жизнь от дней революции до нашего времени.

«Все мои книги, — писал Аркадий Александрович, — повествуют о тружениках северной колхозной деревни, о партийных работниках, о моих сверстниках, друзьях и товарищах; в них — мои страдания и радости, мои раздумья и надежды… Создать жизненно правдивый и художественно убедительный образ нашего современника — мое непрестанное желание и поиск». И в книгах его всегда чувствовалось глубокое знание жизни. «Он, — отмечал в предисловии к «Солновороту», изданному «Роман-газетой», Сергей Сартаков, — ни в чем не ошибется, изображая подробности сельского быта, исследуя думы и чаяния хлебопашца…»

Важные вопросы нашей жизни, поднятые писателем, правдивые, запоминающиеся образы, созданные им, доходчивый, близкий к народному язык, своеобразный северный колорит, присущий его произведениям и в обрисовке характеров, и в картинах природы, и в языке, — все это и привлекло большое внимание к книгам Филева. Они издавались и переиздавались в Кирове, Горьком, Москве. Они продолжают жить. В 1977 году издательство «Современник» выпустило вновь его роман «Живое — живым», посвященный северной деревне в дни революции и гражданской войны, а в Волго-Вятском книжном издательстве в 1978 году вышел роман «Елена Русанова» («Мать-мачеха»), рисующий трудовой подвиг женщин-колхозниц в годы Великой Отечественной войны.

С большим волнением писал Аркадий Александрович автобиографическую повесть «Горизонты». Первая ее часть — «Купава» была издана в 1975 году, вторая — «Великий Устюг» публикуется посмертно. Верится, что эта лирическая повесть, проникнутая глубокой любовью к родному краю, его людям, природе, не оставит равнодушным читателя.

Вл. ЗАБОЛОТСКИЙ

Купава. Купавушка…

Милая моему сердцу деревенька. Без тебя не было бы и меня на свете, не бегал бы я босиком по теплой песчаной дороге, не кувыркался на мягкой шелковистой траве, не рвал бы на озере белоснежные кувшинки.

Стоит Купава на обрывистом берегу, а ниже, под берегом, притаилось озерко, вправленное в расшитый цветами луг.

Деревенька у нас небольшая и, смотрясь в воду бревенчатыми избами, даже умещается на тихой застоявшейся глади озерка — точно маленького, с детскую ладошку, девичьего зеркальца. По луговому берегу к самой воде подбираются веселые лютики. Куда ни взглянешь, горят они по всему закрайку неистребимыми яркими огоньками короткого северного лета.

Бабушка как-то рассказывала, почему нашу деревню в далекие, незапамятные времена назвали Купавой. Будто бы на месте озерка и теперешнего луга, вытянувшегося зеленым языком, протекала Юг-река. Деревня стояла тогда на самом ее берегу и отражалась в зеркальной воде, словно купалась. А как только река оторвала у противоположного берега выступ и бросилась прямиком к белокаменной, на холме, кладбищенской церквушке, завалило тут речное дно песком да илом. Вместо реки появилось под Купавой неприметное озерко с кувшинками да заросшая хвощом и троелистком старица, или протока, по-здешнему курья. Тут и деревню нашу стали именовать по этой протоке просто Курьей.

Я жалел, что река изменила свое русло. «Была бы рядом река, из воды бы мы не вылезали. И пароходы бы мимо шли разные…» — думал я и завидовал ребятишкам, которые жили тут в те счастливые времена.

С тех пор я и стал звать свою Курью ласково Купавой.

Купава наша — деревенька совсем неприметная, и о том, чтобы она была нанесена на какие-нибудь географические карты, конечно, и речи быть не могло. Это ущемляло мое детское самолюбие. Я подолгу вглядывался в большую, во всю стену, школьную карту и, стремясь устранить несправедливость, примерно на том месте, где, по моим предположениям, должна быть наша деревня, тайком от других нарисовал кружок, такой же, каким обозначались большие города. Под кружком вывел карандашом четко: «Купава».

Учитель заметил мою нехитрую поправку и, подозвав меня к себе, негромко сказал: если, дескать, каждую деревню отмечать будем, места не хватит на карте. Я промолчал, но не согласился с ним: это ведь особенная деревня, это моя родная Купава, мой отчий дом…

Ах, как я бывало скучал по своей Купаве, как рвался из города, как ждал очередных каникул… «Купава, Купава»… — нередко шептал я перед сном и желал, чтобы она хотя приснилась мне.

На берегу озера сгрудились пять бревенчатых домов. С краю стояли два старинных дома однофамильцев — Россохиных. Дома были старинные из толстых сосновых бревен с маленькими квадратными оконцами. Потолки были настланы из кругляшей. В крайнем доме, ближе к озеру, и родилась моя бабушка. Она помнила, как еще избы топили «по-дымному». Другой дом, что стоял глаголем, передом на восток, был Степана. Степан в голодный год умер, и хозяйкой дома стала его жена Кузьмовна. В этом дому любили цветы, во всех оконцах горели бальзаметики. За Кузьмовниным домом жил Яков Бессолов.

Напротив Россохиных стоял наш дом, а рядом с нами, вдоль лога, — приземистый с верандой дом Меньшениных. Он был обшит тесом и выкрашен желтой краской. Этот дом окружали черемухи да рябины, которые хозяева называли солидно садом. В доме когда-то жил владелец, потом он продал все добро. Но дом так и не пришелся к рукам, последний его хозяин был молод и слабоумен, ходил по деревне вроде шальненького.

Вот и вся деревня, какой я запомнил ее.

И только в двадцать третьем году деревня пошла на прибыль. Началось это с Россохиных. Самая большая семья была у них. У тетки Марфы было три сына и столько же дочерей. Сыновья подросли, женились, и дряхлый дом стал тесен. Кинули жребий. Старшему Сергуне достались пустые срубы. Младшим братьям досталось по избе в старом дому. Но те не горевали. Женились они на вдовах с богатым приданым, в тот же год перевезли из соседних деревень новые дома. Петрован поставил пятистенок на месте старого дома, а младшенький Костюха построился на краю деревни. За одну весну взлетел у капустников новый дом всем на удивление. Напротив посадил Костюха крохотный тополек — знак, что хозяин осел тут навсегда. Из всех братьев самым тихим и покладистым был Сергуня, с ним и осталась его мать, тетка Марфа.