Бен Окри - Горизонты внутри нас

Отчего умерла мать? Этого, казалось, никто не знал. Врачи констатировали смерть от разрыва сердца. Отец настойчиво убеждал всех, будто она страдала неизлечимой болезнью. А Окур и Умэ утверждали, что ее отравили. Теперь это уже не имело значения.

Отец частенько выгонял ее из дома, иной раз вместе с пожитками. Порой она вынуждена была спать на улице, а то и вообще несколько месяцев кряду жить в родной деревне. Когда она возвращалась, в доме воцарялась непривычная гнетущая тишина. Однажды, вернувшись после очередного долгого отсутствия, она позвала детей и долго молча смотрела на них. Потом расплакалась, убежала к себе в комнату и закрылась. Омово тогда ушел из дома и долго-долго ходил по улицам, но не плакал. Он забрел на какую-то незнакомую улицу и понял, что заблудился. Было воскресенье. Вокруг стояла настороженная тишина. Он сел у обочины дороги и стал ждать, когда появится какой-нибудь прохожий, у которого он сможет узнать дорогу домой. Он добрался до дому затемно. Умэ сердито спросил, где он пропадал, Омово ничего не ответил. Но главное — что Омово вернулся, и на радостях братья обнялись.

Омово снова и снова задавался вопросом: неужели в тот день, предаваясь любовным утехам с Блэки, отец действительно произнес имя своей покойной жены? Этот случай подспудно будоражил Омово: любопытно, чем можно объяснить такое странное поведение отца. В непроизвольно исторгнутом со стоном имени матери звучали безысходность и боль.

Миновал день, сгустились сумерки. Омово долго спал и прочитал еще несколько страниц «Интерпретаторов».

Настала ночь. Омово смотрел на заброшенный под стол пустой холст. Ему очень хотелось поговорить с отцом, помириться. Но Омово так и не удалось повидаться с ним.

Среди ночи он неожиданно проснулся. Вокруг кромешная тьма. Он не может понять, где находится. Смутно различаемые в темноте стены, потолок, стулья, кровать кажутся чужими. Как во сне. Кто-то что-то говорит по-английски, но он не понимает смысла сказанного. Все здесь чуждо ему и отвратительно. Он ощущает свою полную беспомощность: он не в состоянии думать. Затем возникает новое видение. На киноэкране огромная толпа людей. Он видит, что все они без умолку говорят, но что именно — разобрать не может. Он не может ухватить смысл элементарных фраз, они предательски ускользают с ехидной усмешкой. Смысл слов и их звучание — в вакууме, скрытом под несколькими наслоениями отчуждения. Во всем этом таится и огромная сила, и подсознательное самоубийство. Омово казалось — в этой кромешной тьме, — что он угодил в западню, из которой ему уже не выбраться. Но постепенно наваждение проходит, и он погружается в сон.

Вот и утро. Геометрический узор, сотканный из лучей солнца, украсил его кровать. Звуки компаунда. Запахи, возвещающие наступление нового дня. В этой комнате Омово чувствовал себя, как в ловушке. Развешанные на стенах огромные черепашьи панцири, экзотической формы разбитые калебасы с изящным рисунком на них, репродукции картин любимых африканских художников, приветствие заре. Таким было утро, когда он уезжал в Бадагри. Спустя некоторое время он появился в гостиной с коричневой кожаной сумкой в руках. Отец спозаранку ушел по своим делам. Блэки отправилась на рынок. Омово стоял у двери, разглядывая пустую гостиную, отмеченную печатью уныния. Его охватила дрожь, и беспредельный страх простерся над ним, подобно тени огромной птицы. Дрожь вскоре прошла, но тень всепоглощающего страха по-прежнему висела над ним, подобно тому, как в ушах навязчиво звучит какая-нибудь странная мелодия, внезапно возникшая в безмолвной ночи, словно стремясь проникнуть в тайники разума.

Дорогой отец!

Сегодня утром я уезжаю в Бадагри. Я уволился с работы. Как долго буду отсутствовать — не знаю. Решил поехать туда, просто чтобы побыть одному и собраться с мыслями. Я несчастен и хочу преодолеть привычку плыть по течению, которая, кажется, укоренилась во многих из нас. Обо мне не беспокойся, я буду осторожен. Надеюсь, твои дела идут успешно. Увидимся, когда я вернусь. Мне очень хотелось бы показать тебе некоторые мои рисунки.

Желаю тебе удачи, папа. Оставляю деньги для уплаты аренды, которые ты просил.

Отец увидел письмо только вечером — оно лежало на ночном столике. Он прочитал его дважды, и на сердце стало еще тягостнее. За строчками письма угадывались скрытые чувства и мысли.

Он вспомнил день, когда прогнал из дома двух старших сыновей. Умэ сказал тогда: «Ты, отец, всегда выигрываешь мелкие схватки, но проигрываешь сражения». И Окур его поддержал: «У тебя нет в жизни прочной основы. Нет ничего постоянного. С годами семья пришла в упадок. Мы ни в чем не преуспели. Я опасаюсь за твою дальнейшую судьбу, за судьбу всех нас».

Сыновья нанесли ему удар в солнечное сплетение и стали олицетворением его крушения.

Но и покинув дом, сыновья постоянно незримо присутствовали здесь, как наваждение. Они являлись отцу в кошмарных снах, а теперь буквально сводили с ума письмами, в которых живописали свою неудавшуюся жизнь и скитания по морям. Они подробно описывали свои болезни, опасные истории, в которых постоянно замешан Умэ, тюрьмы, в которые время от времени попадали, и каторжный матросский труд. Косвенно они обвиняли отца в своей пропащей, загубленной жизни, в бесцельных скитаниях по свету, корили за собственное одиночество, за нелегальный въезд в те или иные страны; с горечью рассказывали о своих мытарствах, о мерзких, жестоких людях, с которыми их сводила судьба, о постоянных драках и вражде друг с другом. На конвертах они никогда не указывали обратный адрес и не отправляли двух писем из одного и того же места. Письма частенько писались на грязной бумаге, заляпанной жирными пятнами, а то и со следами крови. В последнем письме Окур сообщал, что Умэ во время азартной игры подрался с одним матросом и был ранен в живот. Из письма трудно было понять: умер Умэ или жив. Далее Окур писал, что никогда не вернется домой, потому что дома у него нет, и он в полном смысле слова бездомный. Умэ писем никогда не писал, всегда писал только Окур. Еще в последнем письме говорилось, что больше они писать не будут, и выражали надежду, что Омово будет беречь себя, будет продолжать рисовать и всегда поступать подобающим образом.

Отец очень ждал этих писем. Они позволяли ему лелеять слабую надежду. Надежду на то, что если они по-прежнему будут писать, то, быть может, по той же самой причине, которая побуждает их писать, они однажды вернутся домой. Последнее письмо отсекало эту слабую надежду. Отец вел себя странно; его поведение шло вразрез с его чувствами. Казалось, он относится к Омово безразлично и даже враждебно, в действительности же он питал к нему огромную нежность. Омово был прав, как были правы в свое время его братья. Жизнь отца лишена смысла. Отношения в семье были и без того сложными, но постоянно все более усугублялись из-за отсутствия взаимопонимания.