Жозеф Кессель - У стен Старого Танжера

Намеревались либо пойти в какой-нибудь другой порт, либо привезти сигареты обратно в Танжер. Предполагали, что потеря в любом случае не будет катастрофической.

Отплытие было намечено на следующий день.

Однако утром, едва рассвело, на яхту прибыли таможенники с целью осмотреть трюм. Обнаружив, что в судовых документах ящиков значится больше, чем имеется в наличии, они конфисковали груз и наложили огромный штраф на Ноэла. Договориться с каким-либо влиятельным лицом в Альхесирасе не представлялось возможным: мы приобрели здесь слишком дурную славу. А поскольку у Ноэла не было ни одной песеты, ему пришлось оставить «Радугу» в качестве залога. Для него это было разорение, как, впрочем, и для госпожи Элен, и для моего друга Флаэрти.

Тогда матросы с нашей яхты, до той поры относившиеся ко мне дружески, все как один заявили, тыча в меня пальцем:

«Несчастье свалилось на нас из-за этих проклятых горбов. Один из них явно лишний».

Вот такой урок извлекли они из всего, что случилось с нами.

Тут толстый бездельник Абд ар-Рахман с важным видом произнес:

— Неверные и в самом деле глупцы. Ну откуда им знать, что именно приносит несчастье, раз они неверные?

— Так уж устроены люди, — сказал, ни к кому не обращаясь, старец Хусейн, торговец сурьмой.

И Башир продолжил:

— Мы вернулись обычным рейсовым судном, ежедневно курсирующим из Альхесираса в Танжер. Едва ступив на пристань, я поспешил в хижину дяди Тома, чтобы как можно деликатнее сообщить обо всем Лее. Но она уже знала. Новости быстро распространяются среди испанцев, живущих по обоим берегам пролива: их разносят испанские рыбаки. Приходил какой-то приятель Франсиско и все Лее рассказал.

Однако Лея, казалось, не была ошеломлена внезапно свалившейся на нее бедой. Она словно ждала ее, была уверена, что несчастье произойдет. Вот тогда-то она и поведала мне, каким образом Эдна вынудила ее предать Франсиско.

В тот же вечер Лея вернулась в кабак. Она сказала, что старый Самуэль при смерти и ей нужно доработать неделю, чтобы иметь возможность достойно похоронить его. Но, я уверен, она в любом случае пошла бы работать к Эдне. Лея была словно заколдована.

В этот момент все лица повернулись к страшно раздувшемуся мешку, лежащему на коленях у Кемаля, заклинателя змей, в котором что-то беспрестанно копошилось. Но Кемаль оставался недвижим, и Башир продолжил:

— Та ночь в кабаке Варноля не была похожа на прежние. Так пожелала госпожа Элен.

Когда мы, вернувшись в Танжер, расставались с ней на пристани, она взяла с меня слово, что я, как только узнаю сам, немедленно сообщу ей, в каком состоянии Лея. Я не только сдержал обещание, но еще и рассказал, каким образом Франсиско попал в западню: Эдна заставила несчастную Лею говорить; Варноль сообщил арабу-осведомителю, что Франсиско находится на яхте, готовящейся к отплытию; араб предупредил испанское консульство в Танжере, а оно, в свою очередь, телеграфировало полиции Альхесираса.

«Так, значит, все это злодеяние лежит на совести двух презренных негодяев из кабака», — сказала госпожа Элен, и глаза ее запылали.

В них я увидел и великодушие, и отвагу, и благородный гнев, — словом, те качества, которые побуждали с большой симпатией относиться к этой странной женщине, несмотря на все ее выходки.

Немного поразмыслив, она приказала мне тихим, но властным голосом:

«Слушай, Башир, мы устроим Франсиско проводы, которые пришлись бы ему по душе. Слушай же: ты разыщешь всех его друзей и попросишь, чтобы они собрали всех своих друзей и еще друзей их друзей. Ты скажешь, чтобы этой ночью все они пришли в кабак, где работает Лея. Я всех их приглашаю, и чем больше народу соберется, чем больше они выпьют вина, чем чаще станут заказывать музыку, тем мне будет приятнее. Закатим веселье, какого они еще не видали. Действуй, Башир».

В самом деле, друзья мои, проводы получились небывалые.

Кабак заполнили десятки ремесленников, рабочих, рыбаков — все в праздничных одеждах. Многие привели своих любимых гитаристов. Был приглашен и Маноло — превосходный певец из «Маршико», страдающий тяжелой болезнью. Клянусь вам, друзья мои, что если испанцам в жизни и удается что-то на славу, так это веселье при каждом удобном случае. Большинство тех, кто пришел в кабак, даже толком не знали, по какому поводу праздник. Они решили, что их позвали отметить богатый улов. Нет ничего роскошнее торжеств, устраиваемых обычно судовладельцами и хозяевами баркасов после удачного плавания.

А на сей раз их пригласила женщина — молодая, красивая, щедрая. От этого им еще больше хотелось веселиться, и они походили на детей, захваченных интереснейшей игрой. То и дело раскрывались ящики с вином, одна за другой откупоривались бутылки. Слышались взвизги подвыпивших женщин. Музыка не смолкала: то музыканты из кабака, то приглашенные гитаристы наяривали какую-нибудь мелодию. Пел, как ангел, Маноло. Тут же импровизировали фламенко, пасодобль, танго в честь госпожи Элен, господина Флаэрти и Ноэла.

Время от времени я — единственный, кто сохранил ясную голову, — поглядывал на Варноля и Эдну. Их лица выражали некоторое беспокойство. Они никак не могли взять в толк, по какому случаю праздник, ведь плавание, они знали, закончилось крахом. Но как отказать гостям такой богатой на вид американки? Может, она устроила попойку, чтобы забыть о своей неудаче? Как бы то ни было, успокоились они лишь тогда — я это прекрасно видел, — когда на рассвете госпожа Элен потребовала счет.

Варноль побежал к кассе, почти что вырвал бумажку из рук Леи и, сияя подобострастной улыбкой, подал его госпоже Элен на серебряном подносе.

Но та даже не взглянула на него. Она вынула из своей сумочки пачку длинных долларовых купюр, которые, как вы знаете, друзья мои, являются самой ценной в мире валютой, и положила ее на поднос. Варноль протянул руку, чтобы взять деньги.

«Одну минуту, — сказала ему госпожа Элен. — Я хочу видеть хозяйку».

Пришла Эдна; лицо ее расплылось в еще более угодливой, чем у ее мужа, улыбке. Варноль снова протянул руку.

«Минуту! — опять сказала госпожа Элен. — Я хочу видеть продавщицу сигарет».

Тут Эдна злобным голосом прокричала:

«Лея! Ты оглохла?»

И Лея подошла, держа в руках поднос с сигаретами.

Но госпожа Элен взяла с этого подноса не сигареты, а спичечный коробок. Чиркнув спичкой, она поднесла ее к пачке долларов.

«Сейчас вы попросите прощения у этой девушки, — указывая на Лею, обратилась госпожа Элен к Варнолю и в особенности к Эдне, — и вы знаете за что. Иначе я немедленно сожгу эти деньги, а они у меня последние, и вы, таким образом, не получите от меня ничего, что бы ни случилось».

Эдна и Варноль посмотрели на госпожу Элен как на сумасшедшую. Однако они очень быстро поняли, что она говорит серьезно, с явным намерением поступить так, как обещает, и что все, сказанное ею, обдумано заранее.