Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты

Терпеливо ожидая поднимавшихся к ним легионеров, превышавших их количество в два раза, зилоты с усмешками слушали брань и презрительные крики наёмников, предлагавших им сдаться, называя рабами, заслуживающими наказания. Самоуверенность нападавших была настолько велика, что вызвала уже откровенный смех друзей Марка.

Бой был скоротечным. Марк вышел навстречу центуриону, громко кричавшему по-гречески: «Иди ко мне, раб!» Отбив удар дротиком нападавшего, он щитом сбил того с ног и оглушил ударом меча по голове, а используя доставшийся ему дротик, убил ещё двоих солдат, заметив при этом, что римлян, сражённых зилотами, полегло уже больше половины. Жёсткий отпор и гибель центуриона произвели своё действие на наёмников, готовых уже обратиться в бегство, чего Марк не мог допустить по той причине, что бежавшие всадники вскоре могли вернуться с подкреплением. Его приказ не допустить тех к лошадям, мгновенно был понят и зилотами, и солдатами неприятеля, а бой превратился в бегство и избиение последних. Уже просто наблюдая за происходящим, сикарий заметил, что оглушённый им центурион приходит в себя. Приподняв голову и оглянувшись, тот потянулся за мечом, на который Марк тут же наступил ногой.

— Вставай, раб! — приказал он поверженному. — Теперь понимаешь, что раб — ты, а господин — я?!

Тот, медленно поднявшись, вдруг неожиданно бросился на сикария, ухватился за опущенный им щит, но, оттолкнув сначала щит, Марк потянул его на себя и с размаху вновь ударил противника мечом плашмя по голове, наблюдая потом, как тот сползает вниз по склону.

Бой уже закончился, зилоты занимались лошадьми, привязывая их друг за друга. Упавший центурион приподнялся и сел на склоне, ничего больше не предпринимая. Глядя на него, сикарий думал, что этот центурион — житель метрополии или коренной италиец, потому что в здешних легионах даже всадники набраны из числа местных жителей и лишь офицеры — коренные римляне, гордые своим происхождением и правами, отсюда вытекающими. «Ну и в чём же, — думал Марк, — разница между тобой и твоим рабом? Может быть, у него кровь другого цвета? Может быть, у него тело другого строения, где что-нибудь лишнее или чего-то нет, что есть у тебя?

Может быть, он ближе к животным, к скотине? Тогда чем это определить? Тем, что он грязнее, чем ты, грязнее одет, мыслит на уровне животного, стремления гнусные? Тогда чем ты отличаешься от него? Тем, что волею судьбы оказался не рабом, а господином? Тем, что римлянин — это человек, которого нельзя продать в рабство, пусть даже самый гнусный из римлян? Чем ты лучше любого другого человека?

Чем ты лучше меня, не римлянина, победившего сотню вас, римлян? Нет! Сейчас господин — я, потому что я — сильнее, потому что я — победитель! Но мне наплевать на то, что ты мой раб: меня не тешит эта мысль — ты мой враг по убеждению, предполагающему, что человек может быть выше другого на основе права ли силы, простого ли стремления быть выше другого. Поскольку ты считаешь возможным решать судьбу тебе подобного на основе права сильнейшего, ты должен быть готов к применению этого права по отношению к себе. Но я отпущу тебя: мне не нужен ты, не нужна твоя смерть».

— Иди! — приказал Марк. — Живи и помни, что ты был рабом!

— Почему ты отпустил его? — спросили товарищи, когда он спустился вниз.

— Он не опасен, — ответил Марк просто.

Собрав оружие и навьючив его на лошадей, зилоты направились в Гамалу и с наступлением темноты тем же путём вернулись в город, прихватив с собой мясо забитых лошадей.

Насыпи, возводимые осаждавшими, чтобы иметь подступы к городской стене, уже были закончены, и легионеры устанавливали стенобитные машины, несмотря на то что атаки со стены сильно задерживали их работы; в конце концов испытанная тактика принесла свои плоды: стены в нескольких местах были протаранены. Зилоты Марка в боевом снаряжении выжидающе наблюдали за развитием событий около проломов в стене, через которые под боевые крики и рёв труб врывались в город легионеры, однако подступить к проломам было невозможно из-за сутолоки, там царящей, да было и не нужно, по мнению сикария, поскольку оборонявшимся был необходим настоящий бой в выгодных для них условиях.

Застрявшие было в проломах римляне в конце концов оттеснили оборонявшихся от стены, что позволило ворваться в город основным силам их пехоты. Бой разгорался уже значительным фронтом; нападавшие упорно теснили гамалян в город, поэтому было понятно, что недалеко критическая ситуация, когда в рядах защитников города может возникнуть паника и поражение будет неизбежным. Вот тогда находившийся в резерве отряд гамалян и зилоты Марка, переместившись во фланг, дальний от обрыва, где заканчивалась стена, мощно вступили в бой, смяв передние ряды легионеров, оставляя за собой их окровавленные трупы; а соратники, расступившиеся перед ними и несколько ошеломлённые вначале, устремились вслед, ещё более усиливая напор.

Марк, весь забрызганный чужой кровью, яростно работал мечом, поражая солдат, не способных ему противостоять, в надежде развить этот первый успех и не дать сойти на нет вспыхнувшему обнадёживающему порыву гамалян, громко подбадриваемых его зилотами. Увлечённый собственным боем, он всё же успел заметить, что выше по фронту ввод в бой резервного отряда не повлиял на ситуацию, осторожно вывел своих зилотов и часть резервного отряда из боя и быстрым маршем переместил бойцов выше, в город, где, дав им возможность передохнуть некоторое время, стремительным броском повёл в атаку, понимая, что неожиданность одинаково действует и на противника, и на соратников, вызывая среди одних панику, среди других — воодушевление. В единственном стремлении обострить ситуацию, неблагополучно сложившуюся для римлян, сикарий ничего не мог предложить, кроме самого жёсткого боя, на какой был способен. Свою каску он уже где-то потерял, а щит бросил, вооружившись ещё одним мечом, используя его для защиты и для нападения, сберегая силы и применяя удары не обязательно смертельные для врага, но выводящие того из строя. Ещё со времён распятия Якова и Симона зилоты прозвали его «бешеным греком», за неистовое поведение в бою, и сейчас он бился, не оглядываясь, страстно ожидая победы, приближая её насколько возможно; а его зилоты были рядом — он знал это, чувствовал, он их слышал.

До него не сразу дошла двусмысленность ситуации, заключавшаяся в том, что римляне, вне зависимости от желания, не могли покинуть поле боя, не могли бежать в панике и, вынужденные обороняться, падали один за другим, освобождая место легионерам, находящимся сзади; натиск же гамалян не был достаточным для того, чтобы опрокинуть в пропасть солдат, прорвавшихся в город. Однако своеобразная тактика и дисциплина позволили римлянам найти выход из этого тяжёлого положения, грозящего катастрофой, и «черепаха», образованная солдатами в центре событий, остановила их массовое избиение, дав возможность постепенного организованного отхода за стены города, поскольку сомкнувшая перед собой и над головами щиты и ощетинившаяся копьями плотная масса воинов была недоступна для стрел, копий и лобовой атаки защитников города. Не обратив вначале внимания на сигналы труб, зилоты наконец поняли происходящее на поле боя: глубоко врубившиеся в ряды противника, они оказались почти в окружении, но, прекратив наступление, сами не были ему подвержены, так как единственной целью противника был организованный отход из города. Паники в его рядах уже почти не было, а самые способные к сопротивлению части успешно отражали слабеющий натиск гамалян, безрезультатный и, более того, ущербный для атакующих, в чём убедились зилоты Марка, потеряв в атаке на «черепаху» несколько своих людей. Отбивая вялые нападки противника, легионеры покинули город, понеся огромные потери, но, избежав полного поражения; хотя и такой результат был большой победой осаждённых, принимая во внимание обстановку, сложившуюся в крепости.