Сергей Ведерников - Пятицарствие Авесты

— Папочка! Где ты был? — спрашивали дети взволнованно. — Мы уже который день встречаем тебя здесь.

— Но я же не опоздал и приехал, как и обещал.

— Мама плачет и говорит, что ты нас бросил.

— Ну что вы, мои родные, как же я могу вас бросить?!

Такого никогда не может быть. Я был в деревне, немного развеялся.

— А как же мы? Мы ведь тоже хотим туда поехать.

— А вот Наташа поступит в институт, и поедете туда, если мама согласится. У вас ведь всё лето впереди.

Они прошли в дом, где их встретила Вера, сдержанно поздоровавшаяся с мужем и не высказавшая ни слова упрёка или сожаления по поводу его отъезда. Ужин прошёл в обычной семейной обстановке, и было видно по всему, что тревога детей бесследно исчезла: они были абсолютно спокойны и счастливы. Виктор проверил их, быстро заснувших после ужина, прошёл на кухню, где находилась Вера, понимая, что ему не избежать разговора с ней, что, в конце концов, он нужен по чисто обыденным вопросам: и по поводу поступления дочери в институт, и по поводу отдыха её и Андрея. Жена сидела за столом, смотрела телевизор и, словно дождавшись, когда он нальёт себе чаю, сказала ровным голосом:

— Ты изменился — я вижу. Стал спокоен со мной.

Наверное, даже равнодушен. Я и раньше знала, что ты бросишь меня, но теперь это вопрос времени. Очевидно, у тебя появилась другая женщина. Ну что ж, у тебя есть на это право. Наверное, ты даже полюбил… Ну а мне-то что делать?

— Зачем ты меня спрашиваешь? У тебя есть к кому обратиться.

— Есть? Что — есть? Кто — есть? Я всю жизнь словно вымаливаю у тебя ласку! Ты думаешь, мне нужен лучший мужчина? Лучше тебя нет! Но ты никогда не любил меня, ты всю жизнь любил её! Кого? Толком даже не знаю. Я для тебя никто, только дети удерживают тебя; а я люблю тебя, всю жизнь любила; но мне надо было, чтобы и меня кто-то любил. Что уж я — ущербная такая? Но все было бесполезно, а теперь — подавно. Ну что же мне делать? Пусть будет так.

Видно, судьба моя такая; придётся смириться, хотя, как видно, я не способна была на самопожертвование.

— Ну что же ты молчишь? — сказала она после продолжительной паузы.

— Скорее всего, всё было бы хорошо, не уйди ты тогда, в первый раз.

— Мне показалось тогда, что я любима, что я сама полюбила; но теперь не хочется даже думать об этом, а уж вспоминать — тем более.

— Прости, и во мне всё перегорело, всё стало обыденным, привычным. Моя единственная забота — ваше благополучие, благополучие детей.

— Хорошо, не будем больше об этом. Нам надо поговорить об экзаменах, о моём отпуске. Меня и так с трудом отпускают с работы.

— Но ты же предупреждала заранее об экзаменах у дочери?

— Обстоятельства несколько изменились.

— Но тебя всё-таки отпустили?

— Да, уж отпустили.

Обговорив обстоятельства предстоящего отъезда её и детей, Виктор и Вера легли спать, он — с Андреем, она — с дочерью.

Через два дня, проводив семью, Виктор вышел на работу и всё пошло своим обычным чередом. Жена с детьми устроилась в гостиницу в одном из окраинных районов Москвы, а дочь, решившая поступать в МВТУ, успешно сдала пробный экзамен по математике и без оговорок была зачислена на кибернетический факультет. Вера же, завершив дела с поступлением дочери, уехала с детьми отдыхать к Азовскому морю в пансионат, непритязательный и уютный, расположенный на самом берегу моря, зелёный и тихий, с чистыми песчаными пляжами, где однажды Виктор уже отдыхал вместе с семьёй. В это же время он получил письмо от Инны, а затем сам позвонил ей по телефону, благодарный за её участие, за дни, проведённые рядом с ним, но вместе с тем постарался не давать ей повода для особых надежд, сам не понимая — зачем.

Однажды друг, с которым они ранее долго вместе работали и дружили семьями, пригласил его на субботнее вечернее торжество, обещав, что не будет ни пышности, ни большого количества гостей, и Виктор не отказался от приглашения, обычного в их отношениях, знакомый со многими родными этой семьи. С самим же Женей Колычевым он познакомился в Челябинске, куда, только начав работать, они были направлены на учебу по специальности; и дружба их была по-настоящему мужской, без обид и притязаний, с безусловно решаемыми разногласиями, если те случались между ними. Позднее Виктор и Вера познакомили его с Анной, подругой Веры, а те, поженившись, теперь воспитывали двух дочерей-подростков; день рождения одной из них они и справляли в этот раз.

Колычевы встретили его радушно, а девочки наперебой интересовались детьми Виктора, с которыми были дружны, и больше всего их интересовало то, как Наташа поступила в институт, очевидно, по той простой причине, что уже сами задумывались над этой перспективой. Гости ещё не собрались, и он, развлекаемый детьми, разглядывал книги на полках шкафа; многие из них уже были ему знакомы, но появились и кое-какие новинки. Его внимание привлек томик Эсхила — произведения, ещё не встречавшиеся ему до сих пор, и он открыл книгу, увлекшись её просмотром, между тем как дети ушли на кухню по зову матери. Перелистывая книгу, он вдруг обнаружил несколько долларовых купюр между её страницами и незаметно подозвал друга, передав ему книгу.

— Да ты что?! — воскликнул тот полушёпотом. — Это же моя заначка!

— Нуты и нашёл же место, куда её положить! Самое заметное.

— Да эту книгу, кроме тебя, никто в руках-то не держал.

Но, видимо, надо перепрятать.

Гости постепенно собирались, проходя в большую комнату, приветствуя друг друга и устраиваясь за столом; все они были родственниками Ани: дядя и его сын с женой, а также младшая сестра с мужем и детьми. Впрочем, за обширным столом не было тесно, а Виктор помнил случаи, когда здесь умещалась и вся семья Евгения с его родными, жившими в соседнем городе, расположенном неподалеку.

За столом царила обыкновенная семейная атмосфера с поздравлениями, пожеланиями и обыденными разговорами, постепенно становившимися более оживленными и более громкими после ухода детей из-за стола. Центром вскоре стали дядя Ани, Николай Петрович, пенсионер и старый коммунист, и её младшая сестра Тамара, окончившая два института и, как знал Виктор, работавшая на каком-то частном предприятии. Он и ранее бывал свидетелем их словесных дуэлей, никогда не вмешиваясь в них, понимая, что жёсткий тон, на который они иногда переходили в разговоре друг с другом, позволялся их родственными отношениями. Впрочем, остальные члены застолья также старались не особо встревать в этот спор, однако, когда вновь прозвучало заявление о естественном отборе, Виктор всё же не выдержал и изложил свою точку зрения. Его выслушали внимательно, а потом прозвучал вопрос, говоривший о явном неудовлетворении тем, что было услышано.