Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)

– Точно.

Олег набросил прозрачный плащ, но скорее для порядку. Вышел – и мигом промок до костей. Струи показались холодными. Молнии продолжали рассекать небо, гром гремел не переставая, но было очевидно: гроза движется на материк, и небо если и не очистится, то через час-другой хороший пилот вполне сможет вести вертолет.

Олег прошел к гаражу, проверил самый мощный и вместительный из джипов.

Бензина – полный бак, аккумулятор – порядок; стекла он затонировал самолично пару дней назад и Укрыл заднее и боковые кевларовыми бронежилетами, как и сиденья.

– Взял он саблю, взял он востру... – напел Олег, снова глянул на небо.

Дождь лил не переставая, вспышки молний делали видимый кусок берега странной декорацией. Не хватало только действа. Олег жестко свел губы. Голову поволокло знакомым азартом, будто где-то недалеко, в темноте, притаился жестокий, безжалостный хищник... Он был готов к крови.

Усталость пришла внезапно, словно Данилова вдруг накрыло тяжкой океанской волной. Голова сделалась тупой и неподъемной, под ложечкой возник противный привкус и – настало полное безразличие ко всему. Даже стекающая по лицу вода казалась теперь теплой тягучей жижей.

Олег вернулся, постучал охраннику, вяло поднялся наверх. Веллингтон сипло похрапывал в кресле, Элли тоже спала, свечи в спальне струились мягким теплом, и рядом дремала сиделка... Мисс Брайтон подняла на Олега взгляд, узнала и снова смежила веки. Похоже, она даже не просыпалась.

Пошатываясь, Олег добрел до своей комнаты, сбросил насквозь промокшую одежду, забрался под душ. Струи стекали по телу, а в голове Данилова уже клубились сновидения – он словно бредет по бесконечной выгоревшей равнине, а свинцовое низкое небо давит тонной тяжестью скопившихся в его чреве штормов...

Олег заснул стоя; пошатнулся, едва не упал, кое-как вытерся, оделся, взял автомат, в обнимку с оружием прилег на диванчик и провалился в сон, как в яму.

Грохот разорвал небо, как лист ржавой кровли. Черная ночь за окном вспыхнула мертвенным светом галогена; лучи фонарей и прожекторов рассекали тьму длинными жадными пальцами. Вертолетные двигатели заработали, казалось, прямо над черепичной кровлей особняка.

Олег слетел с диванчика, пробежал холл, заглянул в спальню. Испуганная мисс Брайтон растерянно смотрела на потолок: люстра тихонько покачивалась.

Элли привстала с постели, опустив босые ступни на пол. Посмотрела на пляшущие лепестки огня в канделябре, оглядела себя: она была в детской пижаме, расписанной ехидными микки маусами и иными зверушками. Опустила голову набок, словно прислушиваясь к чему-то – в себе или вовне, хмыкнула глуповато-растерянно:

– Кукла?

Потом подняла взгляд, различила одетого в темный камуфляж Данилова, сестру Брайтон, снова глянула на Олега:

– Халег?

– Да, Элли.

– Где мы?

– В поселке.

– Странно. А мне снова снилась меловая долина. И свет там был такой же мертвый, как сейчас за окнами. А потом приснилась другая страна... В ней было сияние и не было страха.

Элли встала, подошла к Данилову, шлепая по полу босыми ступнями, прильнула к нему на мгновение, отпрянула, разглядывая...

За окном прогрохотала очередь, еще, и начали стрелять слаженно, густо.

Данилов определил: очереди односторонние, никакого ответного огня. Нападавшие прочесывали пулями уже наверняка пустой поселок. Зачем?.. Какая-то мысль забрезжила, но уловить ее Данилов снова так и не смог.

Элли прильнула к нему, зашептала торопливо:

– Этот мир – чужой. Теперь я знаю точно. И все здесь ненастоящее... И берег, и скалы, и ты... Ты только здесь такой, а вообще – другой. И я – другая... Нет, я понимаю: чтобы жизнь получилась, ее нужно себе выдумать, но...

Как не бывает чужой войны, так не бывает и чужой боли... А люди здесь живут болью и страданием. Слышишь? Это они говорят там, за окнами, они не знают другого языка, кроме языка огня, боли и страха... А мы не желали знать их страх, не замечали его и жили так, словно за окнами – большой цветущий сад. И чужая боль настигла нас.

– Погоди, Элли, потом... – Данилов попытался отстраниться, но у него не получилось: девушка цепко ухватила за плечи и продолжала говорить, сбивчиво, волнуясь:

– Нет, ты дослушай, пожалуйста... Не будет у нас этого «потом». Совсем не будет. У тебя – будет, у нас – нет. Я видела страну, полную сияния... Я хочу туда. Там мой дом. Здесь у меня нет дома.

Олег переглянулся с медсестрой; та кивнула.

– Сейчас тебе дадут лекарство...

Элли улыбнулась:

– И я стану похожей на механическую куклу? Не хочу. Мир и так полон кукол.

Когда мне было двенадцать, отец определил меня в клинику. Эта была очень дорогая частная клиника. Там было очень много хороших людей. Куклы считали их ненормальными, потому что они жили в выдуманном мире. Мы с тобой тоже жили в выдуманном мире. Целый месяц. А в том мире, – Элли кивнула за окно, где сияли мертвенно-ярким светом галогенные фонари и слышались выстрелы, – в разумном, я жить не хочу. Мне там страшно.

– Не бойся, девочка. Мы уедем далеко-далеко. Нам там будет тепло.

– Правда?

– Правда.

Тело Элли разом обмякло; ноги ее сделались непослушными, тело – тяжелым.

Данилов, продолжая придерживать ее, оглянулся на доктора Веллингтона.

Англичанин был абсолютно спокоен:

– В порядке вещей. Ей бы проспать еще часов пятнадцать, но шумно. – Он повел рукой в сторону заоконных огневых всполохов. – С призраками они там, что ли, воюют? А насчет ее рассудка не опасайся: да, девчонка безрассудна, зато смела. За что и люблю. – Доктор взглянул на часы:

– Четверть пятого. Вряд ли к нам не заглянут. Надо что-то думать.

В этом «надо что-то думать» и проявилось все его беспокойство. И только.

Наверное, вот так же его далекий предок стоял на мостике фрегата ее величества, с равнодушным бесстрашием отмечая поваленные вражескими ядрами мачты и сметенные ураганным огнем пушки... И лишь когда занимался пороховой погреб, произносил: «Надо что-то думать» – и посылал храбрецов офицеров сбивать смертоносное пламя или приказывал команде покинуть корабль, оставаясь на виду у всех, на мостике – надеждой даже не на спасение – на победу.

– Кто это, по-вашему?

– Не могу понять... – Олег подошел к затонированному окну.

Люди, что метались во тьме, были одеты кто во что и по виду походили на самых обычных мародеров. Положим, кто-то из сильных натравил толпу полукриминальных нищих, подкрепив ее полуротой какого-нибудь провинциального генеральчика, на поселок. Чтобы потом обученные гвардейцы и легионеры вымели эту нечисть и дискредитировали армейцев. Кто это мог быть? Президент. Раз.

Генерал Джамирро. Два. Но – первый не стал бы оставлять особняк столь беззащитным: бриллианты на двести миллионов долларов – слишком сладкий кусок, чтобы бросать его за просто так «на весы истории»... Даже если будущий отец здешней нации мыслит категориями вечности и не задумывается о такой «мелочовке», алмазы легко превращаются в деньги, деньги – в оружие и шеренги обученных солдат.