Петр Катериничев - Странник (Любовь и доблесть)

Нашел Данилов и кафе, в котором впервые встретил Веллингтона. За столиком сидел все тот же тощий негр в рваной соломенной шляпе. Он любовался закатом.

Увидел Данилова, вздохнул, а на вопрос о докторе ответил скупо:

– Ты приходил за душой доктора Белла, чужак? Ты и забрал ее. Больше для тебя здесь ничего нет.

– О белой девушке с золотыми волосами вы ничего не знаете?

– Она там же, где доктор. В стране закатов и восходов. Им там хорошо. А ты – возвращайся в свою страну.

«Возвращайся в свою страну...» Что ждет его там? Полная независимость. И полная неприкаянность. Может быть, ждет что-то еще? Надежда на лучшее? А что есть лучшее? Все уже было и кончилось.

Вечерами Данилов сидел с «загнанными лошадьми» за столом, пил местное дешевое вино, заедал хлебом. Все чувства будто замерли в нем; словно непрозрачная пленка укутала все, что случилось за этот месяц, как и то, что произошло несколько дней назад. Осталась только пустота.

Порой они пели на смешанном франко-германском наречии старинные солдатские песни; одну Данилов даже запомнил; мелодия ее была грустна и протяжна, слова...

Слова Данилов понимал плохо, улавливал только смысл и даже записал потом для себя:

Без покоя, без сна, без конца, без начала, без стона

Покоряемся времени, лучших не зная времен.

Без иллюзий, без слов, без баллад колокольного звона

Удаляемся в ночь, не наследуя Имя Имен.

И бредем по песку в ограниченном смутном пространстве,

И братаемся с жизнью, пока не настигла тоска...

Над гробницами снов остывает в немом постоянстве

Злая тень Командора, чужая, как шорох песка.

Мы уходим в закат. Нас ведут грозовые зарницы.

От креста до Христа – расстоянье в один легион.

Вспоминаем в ночи наших женщин усталые лица.

Пропадаем без дней в перекрестьях чужих оборон.

Может, будет рассвет? Без лукавства, без зла, без печали?

И воскреснет любовь, и душе отпоются грехи...

Все, о чем мы. так долго, так глухо и тщетно молчали,

Растревоженной правдой вернется в ветра и стихи.

И пока белый Ангел над нами тихонько кружится,

И пока черный ворон латает ветшающий кров,

Бредит в душах рассвет, и любимых далекие лица

Воскрешают любовь из лучистой стихии костров

Без покоя, без сна, без конца, без начала... [32]

С Черного континента Данилов улетел в апреле. Странно, но кредитка действовала, как осталась действительной и испанская виза, и он даже провел несколько дней в Толедо. После Африки город показался ему просто музеем великой цивилизации конкистадоров, канувшей в века...

В Москву Данилов полетел к Благовещению. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, рассматривал медленно проплывающие далеко внизу ухоженные поля и крохотные, игрушечные поселки... Закрыл глаза... «Недавно гостил я в чудесной стране...» Океан казался бескрайним, как небо, и упругая податливость воды была как упругая податливость девушки, любившей так искренно и так безнадежно...

Потом подумалось, что нет в этом мире никакого заговора, как нет и приговора, а есть лишь неуют, нелепица и бессмыслица... И может быть, немного счастья, мимолетного, будто солнечный зайчик на стекле ранним утром, когда тебе только пять лет и день кажется долгим, как жизнь, а жизнь – ясной, как день... А потом Данилов заснул.

...Ему снилось, как черные тени, оттесняемые вспышками молний, загнанно мечутся среди обломков скал, под сводами лесов, как приникают они к земле на выжженном ковре саванн, словно затаившиеся стрелки... Но время их наступает, и они цар-ствуют повсюду; редкие всполохи уходящих зарниц лишь оттеняют густоту мрака, полного желтых звериных глаз; а ветер уже сметает с сырых каменных нагорий остатки жилищ, и под этим шквалом земля делается пустой... Затухают еще мерцающие во тьме теплые огоньки, один за одним, и мрак становится непроглядным, и тьма уже по всей земле... И только в дальней, сокрытой пещере еще горит свеча, и огонь этот неугасим, и женщина крутит веретено и прядет бесконечную пряжу... И холод, что сковывал сердце, отпускает, уступая место теплому слезному восторгу – оттого, что жизнь не умерла, и земля, покрытая ледниковой коростой небытия, воскреснет, и на ней будут жить люди, и будут любить друг друга в звонких зарослях медовых трав, и будут радоваться желтому солнцу и золотому меду, и дети станут бегать / по синей реке, разбрасывая в небо радужные россыпи брызг... И наступит малиновый закат, и свет звезд будет венчать влюбленных неизъяснимым таинством вечности...

...Самолет шел на посадку. Брошенная гостинка встретит неуютом, ворохом неразобранных бумаг, черным проемом окна, в котором будет висеть узенький, блестящий месяц... Полная независимость и полная неприкаянность. Но еще оставалась надежда. Вот только... С надеждой нелегко примириться как раз потому, что ничего, кроме нее, у тебя часто и не остается.

Сначала Данилов почувствовал тепло солнечного луча. Он проникал сквозь сомкнутые веки и окрашивал сон в цвета спелой пшеницы и подсолнухов. И еще – Олег видел небо: синее-синее, оно все золотилось от плавающей в воздухе цветочной пыльцы, пронизанной светом.

Данилов открыл глаза, повернулся. Чистая хрусткая простыня, из крохотной кухоньки – запах свежесваренного кофе. Потом оттуда выглянула Даша. Она улыбалась:

– Мне уже стало казаться, ты вообще никогда не проснешься. Сначала я еще слышала, как ты вставал ночью, курил, снова возвращался и ворочался на постели.

Потом уснул. Ты несколько раз стонал во сне, а лицо было такое, что... Но я не решилась тебя будить. Данилов, откуда у тебя шрам на виске?

– Из того сна.

Даша задумалась на секунду, смешно сморщив лоб:

– Знаешь, чего ты боишься?

– Ну?

– Ты боишься повторения этого «сна». Того, что было. Из-за этого и замуровал себя в четырех стенах и искал при том какой-то способ жить достойно, уважая себя, и вот – все начало повторяться, не так?

Данилов пожал плечами.

– Не смотри ты на меня таким взглядом: все женщины хоть чуточку колдуньи, разве не знаешь? Поэты знают. Помнишь? «Из логова змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью...» [33] Мы многого не видим и не замечаем из того, что вы, мужчины, считаете важным, но мы умеем чувствовать! Чего ты не смог, не успел сделать в том... сне?

– Уберечь человека.

– И теперь ты боишься... новой потери? Если бояться потерь – они случаются.

– Если не бояться – они случаются тоже.

– Знаешь, как-то мы говорили с папой... Выпал такой уж вечер, что он никуда не спешил. И он разговаривал со мною как со взрослой. О жизни вообще. Он – мудрее тебя.

– О да. На целый миллион миллионов.

– Прекрати комплексовать, тебе совсем не идет!

– Не буду.

– Ну так вот. Папа тогда сказал важное... – Даша задумалась на секунду. – Жизнь – как пресс, она давит всех. Но жизнь мудра, она не душит сверху неподъемным блоком, а словно наступает, надвигается порой со всех сторон, как в круглом бетонном колодце! И может раздавить насмерть, но – дает каждому выбор.