Игорь Шенфельд - Исход

В ответ на это Рукавишников зачастил вдруг с визитами в домик бабушки Янычарихи, и хотя возвращался от нее трезвый, но вскоре заболел непонятной болезнью: спустя несколько дней после визитов к Янычарихе Рукавишников вынужден был обратиться в Семипалатинскую больницу со странными симптомами: у него посинел низ живота, а именно — генитальные органы. Сам Рукавишников утверждал, что это — проявление последствий радиации, Серпушонок на всех углах подтверждал этот диагноз: якобы, и у него тоже уже наблюдается подобное. Проклятые альфатроны! В результате все мужики в округе стали регулярно заглядывать себе в штаны, крайне обеспокоенные. Некоторые с ужасом подтверждали: да, есть посинение. И не верили своим бабам, которые говорили, что так всегда было. У страха глаза велики, дескать. «Успокаивают, — приходили мужики к выводу, — от паники оберегают».

Врачи в городе, перелистав все медицинские справочники, все подручные и библиотечные энциклопедии и атласы, склонны были осторожно согласиться: заболевание неизвестное, подобные симптомы в мировой медицине не описаны; скорей всего, посинение действительно имеет радиационное происхождение. Начались глубокие обследования, анализы Рукавишникова отправлялись в Москву и в Харьков, на специальные спектрофотометры; собирались бесчисленные консилиумы, гениталии Иван Ивановича фотографировались во всевозможных ракурсах и на разных длинах волн, в том числе в полном цвете и с десятикратном увеличении — как какие-нибудь редкие спутники Марса, или драгоценные камни из коллекции индийского махараджа — а снимки отправлялись затем спецпочтой в Академию наук. Резонанс был велик, Рукавишников стремительно становился знаменит на всю страну — в режиме «Совершенно секретно», разумеется.

Новость быстро растекалась и по партийному болоту-океану, как по вертикали, так и по горизонтали, легко просачиваясь сквозь все врачебные тайны и грифы секретности. Главным образом, подробности распространялись кланом ответственных партийцев, ближе других стоящих к элитным тайнам коммунистического бытия. В их среде воцарилась большая тревога: ведь Рукавишников тоже был коммунистом и активным посетителем райкомовских кабинетов. Его… эти самые… на всех райкомовских стульях лёживали, небось… А вдруг болезнь его заразная? Не перекинется ли «пасхальный синдром» и на верхнее партийное руководство, умаляя авторитет великой партии Ленина-Сталина? Многие руководители областного уровня стали тайно рассматривать себя в зеркале ниже пояса и в холодном поту констатировали нездоровую синюшность, причем не только спереди, но и по всей поверхности организма. Члены партии женского рода лишь посмеивались — порой не без злорадства — бормоча тихонько: «Спортом надо заниматься для лучшего кровообращения».

Паническое воображение — это страшная штука, и вот уже радиационное посинение стало чудиться большинству начальников. Терапевты, дерматологи, эндокринологи, урологи и их смежники-промежники — проктологи, а также онкологи и прочие специалисты узких профилей сбивались с ног — такой вал номенклатурных пациентов повалил к ним вдруг на обследование. Лишь хирургов обходило на всякий случай стороной высокое начальство, обнаружившее у себя симптомы «пасхальной болезни Рукавишникова».

Совершенно понятно поэтому, что волна такого уровня ответственности за здоровье партии не могла не докатиться однажды до стен московского Кремля. И она Кремля достигла! Говорят, что даже первому секретарю Центрального Комитета Никите Хрущеву доложили однажды что-то типа: «У мужиков на семипалатинском полигоне яйца синеют, Никита Сергеевич. Что делать будем?». И Хрущев, якобы, пришел в полный восторг и закричал: «Это отлично! Пошлите фото в американское посольство: пускай увидят, что мы с ними сделаем, если полезут. Напишите: «Это и есть русская «Кузькина мать», про которую вы все время спрашивали — на что она похожа. А вот на что: с бородой и синяя!». Это был анекдот, конечно. Но дыма без огня не бывает, и в скором времени в «Степное» зачастили врачи и разные ответственные комиссии. Тайный план Рукавишникова сработал по полной программе. У Рукавишникова вообще все срабатывало: уж такой он был командир.

Вот только односельчанам было не до радости все это время. «Что будет с нашим Иван Иванычем»? — гадали они, — «Выживет ли он? Поправится ли от этой зловещей болезни, неизвестной науке?», — это обсуждалось теперь в колхозе на всех углах. Четыре главных вопроса стояло на повестке дня народной обеспокоенности: сколько отелилось коров, каков приплод на овчарне, хватит ли кормов до весны и спала ли синева у Иван Иваныча? причем последний из этих четырех вопросов был первым по важности. Этот важный вопрос неизбежно задавался при передаче горячительного «товара» из рук в руки и местной травной аптекарше, бабушке Янычарихе, но та, стерьва старая, почему-то лишь таинственно ухмылялась и говорила каждому, что на все есть воля Божия, и чему быть того не миновать при всем желании. Другую уже поколотили бы за такое высокомерное неуважение к вопрошающим, но только не бабушку Янычариху — хранительницу жизни и хорошего настроения на планете Земля. У жителей «Степного» появилось, однако, подозрение, что Янычариха что-то такое знает, потому что совершенно не паниковала по поводу ее дорогого Иван Иваныча, за которого готова была полземли отравить в случае опасности. Очень загадочно вела себя эта бабушка, что внушало надежду на положительный исход. Особенно среди мужиков, которые, беспокоясь за своего председателя, ходили, тем не менее, по белу свету довольные как никогда прежде: ибо никогда ранее — и старики не упомнят — не было им такого внимания со стороны их жен, которые осматривали теперь мужиков своих по несколько раз на день в поисках тревожных признаков. «Ага! — торжествовали мужики, — задергались, козы драные! Поняли наконец, что такое есть мужик в системе государственных и семейных отношений!». Как из ниоткуда стал возникать фольклор на атомную тему. Например, экспромтом рождались частушки, которые пелись при застольях: «В ЗАГСе Ваню поучал медицинский генерал: «Если хочешь быть отцом, обмотай яйцо свинцом…», или «Бонба атомна упала прямо милому в штаны, всё ему пообрывала — да лишь бы не было войны…», или: «Была раньше моя Манька репка огородная, а сейчас как подменили: бомба водородная!..», ну и так далее в таком же роде.

В центре внимания пребывал, как всегда, Серпушонок. Он читал свои лекции везде, где находил слушателей, в том числе и подрастающему поколению на бревнышках у школы, где он служил в последнее время истопником.

Прежде всего, Серпушонок категорически запрещал сбежавшей или удаленной с уроков молодежи произносить слово «яйцо» применительно к Ивану Ивановичу Рукавишникову.