Игорь Шенфельд - Исход

Следующий удар постиг Аугуста через год, осенью восьмидесятого: не стало Ули. Все произошло так внезапно, что не укладывалось в голове очень долго еще, много лет. Ни тогда не укладывалось, ни потом: никогда так и не уложилось.

Ранней весной, вечером, по дороге из школы, Уля поскользнулась и упала, очень больно сев копчиком на какой-то злополучный камешек. Рентген показал: перелома нет — просто сильный ушиб. Долго болело, но постепенно вроде бы прошло. Летом снова появилась тянущая боль, которая все нарастала. Пришлось пойти на повторное обследование. Результат был страшный: саркома. Через три месяца Уля умерла. Возможно, свой вклад внесла семипалатинская радиация, накопленная в прежние годы.

Свет погас. Аугуст не хотел больше жить. Хорошие соседи Коршуновы, которые жили теперь за стенкой, на половине Рукавишникова, расставили везде по квартире Бауэров фотографии Людмилы, чтобы Аугуст помнил, что он не один, что у него еще есть дочь, которую он любит, и которая любит его. Да, это было так, и это было правильно, наверное, что соседи это сделали, потому что Аугуст почти перестал выходить из дома, и все время ходил по дому, и везде натыкался на взгляд дочери, которая смотрела с фотографии строго и напоминала ему о себе, о том, что ему еще есть о ком заботиться, о том, что он не вправе оставить ее одну на белом свете…

Людмила после окончания омского пединститута была распределена в одну из сельских школ близ Омска, и там отрабатывала обязательные три года. После смерти матери Людмила приезжала часто, уговаривала отца поехать с ней, жить при ней до окончания ее обязательного срока, но Аугуст отказался: как же он уедет от могилки? Кто будет сажать и поливать цветы? Кто будет разговаривать с мамой? И с бабушкой?

И он остался один. О своей беде Аугуст написал однажды другу своему Абраму. Написал и забыл, а тот вдруг взял и приехал, возник на пороге. Троцкер давно уже жил в Алма-Ате и шил там шубы великим столичным людям. Аугуст изумился появлению Абрама и заплакал. Абрам жалел его как ребенка и плакал сам. Аугуст спрашивал как он узнал про его горе, и Абрам лишь сокрушенно качал головой: «Так ты же сам мне и написал, садовая твоя голова!». Абрам пробыл неделю, каждый день убеждая Аугуста ни в коем случае не вешаться. Аугуст кивал. На всякий случай Троцкер предупредил Коршуновых о склонности Аугуста к суицидам и взял у Аугуста адрес Людмилы. И уехал к себе в Алма-Ату.

Нет, Аугуст не собирался вешаться: он просто не хотел жить, но это разные вещи. Можно не хотеть жить, но жить дальше. Это — тоже маленький подвиг, но его нужно совершить, если есть еще кто-то кто тебя любит. У Аугуста была Людочка. В письмах он часто путался, и называл ее Уленькой.

Постепенно человек привыкает ко всему; начал и Аугуст втягиваться в свой новый быт, приспосабливаться к пустоте, к белому безмолвию стен и потолков. Выходил он из дома редко — в магазин, когда вспоминал, что надо бы что-нибудь купить и съесть, и на кладбище. Он не любил выходить потому, что с возвращением домой каждый раз была связана страшная мука. Пока он сидел у могилы, все было куда ни шло: он разговаривал с Улей, обсуждал с ней что-то, даже спорил другой раз, хорошо зная ее мнение по тому или иному вопросу. Но вот когда он входил в пустой дом, в котором ее не было — тогда ему становилось по-настоящему плохо. Он научился плакать по-стариковски, и плакал теперь каждый раз, когда входил в дом. Поэтому старался лишний раз не выходить. Людмила, которой друг отца Абрам Маркович написал паническое письмо, стала приезжать чуть ли не еженедельно. Она кормила отца, заставляла его есть, заставляла его жить, цепенея от двойного горя: от утери любимой мамы и от несчастного вида совершенно потерянного отца. Соседи рассказывали ей, что он кричит и плачет по ночам: поначалу они думали даже, что он, чтобы не скучать, завел себе собачку, которая воет. Еще Абрам Маркович написал Людмиле, чтобы она немедленно поехала к отцу жить, потому что иначе он умрет. «Таких хороших людей больше не бывает на свете, — писал Абрам Маркович, — и ты не дай ему умереть раньше времени. Его время еще не пришло». Людмила попыталась перевестись в «Озерный», в десятилетку, но в омском райотделе образования ничего не желали слышать: учителей на селе катастрофически не хватало. Людмиле пригрозили, что у нее отберут диплом, если она покинет школу, не отработав по распределению положенный трехгодичный срок. Об этом Людмила в отчаянии сообщила Абраму, и через неделю получила от Троцкера короткую телеграмму: «Иди облоно». Там все уладилось за пятнадцать минут: Людмилу переводом отправили учителем математики и астрономии в ту же школу, где работала раньше Ульяна, где Улю помнили и любили. Все произошло в таком вихре, что Людмила лишь через месяц вспомнила, что она не поблагодарила даже дорогого Абрама Марковича. Она дала Троцкеру телеграмму: «Я дома спасибо целую». Абрам ответил телеграммой: «Принимается Береги Бауэра».

— Читать надо: «Пгрнинимается, бегреги Бауегра», — разъяснил Людмиле несказанно обрадованный ее возвращению отец. И еще сказал:

— Все-таки вышел Абрашка на свой «опегративный пгростогр». Смотри-ка ты: судьбы людей вершит по миру, аки царь Соломон.

С возвращением Людмилы Аугусту стало много легче: теперь он постоянно видел перед собой живую Улю и разговаривал с ней. Но тяжко бывало Людмиле: отец постоянно называл ее Улей, и это рвало ей сердце вдвойне. Зато Аугуст начал немного оживать, приходить в себя: его дни наполнились заботами по кухне, отоплению и всяким мелким бытовым ремонтам, и от этого дни приобрели осмысленность, а время снова пришло в движение.

Однажды Аугуст вспомнил и рассказал Людмиле, что на могилу приезжал Спартак, и даже ночевал в доме. На похороны он не успел, потому что находился в загранкомандировке, но вот прилетел, когда обстоятельства позволили. Горевал, наверное, потому что долго сидел у могилы, попросив Аугуста уйти, оставить его одного; но если и горевал, то горе свое держал по-самурайски, в себе, не плакал и отчиму своими сочувствиями не докучал. Люда выслушала отца и лишь вздохнула: контакта со сводным братом у нее тоже не было.

После этого разговора с Людмилой Аугуст написал Спартаку подобие отчета о проделанной работе, и вложил в письмо фотографию красиво и строго оформленной могилы, а также снимок с изображением красавицы Люды, похожей на киноактрису: для напоминания, что у Спартака есть сестра. Но Спартак ему даже не ответил: наверное, опять находился в длительной загранкомандировке. Может быть, он из нее и не вернулся никогда, потому что Аугуст в жизни своей не видел и не встречал его больше, и даже не переписывался с ним и не созванивался: их связь навсегда оборвалась там, у могилы Ульяны.