Игорь Шенфельд - Исход

Я вовсе не намерен обзывать свой народ баранами: это так — метафора, гротеск, наглядное сравнение. Суть в том, что народ этот сегодня, как дичающее стадо — напуганное, обозленное, затравленное — с гибелью пастуха своего, с падением ориентиров, кинулся в опустившейся на него мгле напролом на призывный свет заморских гнилушек, растаптывая собственные традиции, разметая культуру свою, утрачивая национальную мораль и нравственность — русскую ли, советскую ли: любую, какая у нас была. И наступил — воспользуемся новым словом, потому что ни одно старое так не описывает ситуацию: — бардак!

В обществе воцарились ложь, цинизм, предательство как способ выживания. Педофилы в этой системе, правда, еще не объявлены национальным достоянием на сей час, но педерасты — те уже в почете, а проститутки — и вовсе героини. Девочки в школьных сочинениях не стесняются писать, что мечтают стать валютными проститутками и плавать на яхтах с олигархами, или, в крайнем случае — выйти замуж за банкира.

Россия — убита, Россия умерла: это моя первая страшная истина.

А вот и вторая, касающаяся меня лично:

Человек в одиночку не может осчастливить все человечество. Но человек, даже в одиночку, может осчастливить другого отдельного человека. Или хотя бы помочь ему, вытащить его из беды, не дать ему пропасть, быть всегда рядом, если потребуется. Это уже никакое не донкихотство, это самая обыкновенная обязанность существа, одаренного господом Богом тем уникальным свойством, которое мы называем совестью. Мы это делали с вами — для многих. И я это делал вместе с вами. Но вот я стар. Я не могу больше — для многих. Но я еще могу, еще имею силы прожить — дожить — свою жизнь для кого-то одного. И этот один появился в моей жизни. Провидение, Судьба, Бог — называйте как хотите — послало мне этого человечка, эту несчастную девочку, у которой так жестоко убили родителей, этого абсолютно безвинного ребенка, за которым продолжается жестокая охота. Всмотритесь в суть: ведь это наше новое, вывернутое наизнанку, заколдованное долларом общество приговорило этого ребенка к смерти, причем только за то, что кому-то хищному хочется еще больше денег… И я решил: не бывать тому! Скажу вам так: с первой секунды, когда я увидел ее, я понял, что это и есть она — моя Миссия на этой земле. Звучит пафосно, да, но это та правда, которая звучит внутри меня — независимо от того какими словами я ее выражу. И девочка — представьте себе — тоже угадала это какой-то детской мудростью своей, вынесенной из тех миров, из которых мы все пришли с вами, все позабыв при рождении; мудростью, которая не имеет обозначения на человеческих языках.

Еще тогда, при первой встрече подумал я, что должен увезти ее отсюда, спасти ее, помочь забыть горе, помочь вырасти честным человеком. Из этой мысли вызрело и мое сегодняшнее решение. Я не позволю, чтобы она погибла здесь, в этом свинарнике, в котором проститутка — элитная профессия, а бандит — герой новейшей истории; я не хочу, чтобы она сгинула вместе со страной, летящей в пропасть, в которой депутаты, судьи, милиционеры, чиновники и бандиты сливаются — слились уже! — в единый навозный пласт; чтобы она сгинула в стране, которую вожди раздают направо и налево за ящик водки, после чего обнимаются с заклятейшими врагами земли русской и называют их своими братьями…

— Дайте ему холодной воды кто-нибудь! — пронзительно закричал Дементьев, — а то он заговаривается уже! Сам куда-то уезжает, а нас с вами на нашу же страну натравить хочет!..

— Не надо мне воды, — отмахнулся Учитель, — и не натравливаю я вас, неправильно ты все понимаешь, Сережа. Я просто вам объяснить пытаюсь все то, с чем так долго мучился сам, я по сути дела исповедуюсь перед вами… Ведь все, что я тут сказал вам — все это вы и сами видите, без моей помощи: а именно то, что у нас с вами украли, отобрали нашу Родину: ту систему жизни — морали, права, культуры, традиций — в которой мы существовали; я заявил, что все это разбито, разграблено, и в этом смысле той, старой Родины, той России у нас с вами больше нет. Я так думаю, потому что я вижу это. Но Отечество есть понятие сердца, а не ума, и оно живет в каждом, пока сердце живо. Мы потеряли ту нашу Родину. Но у нас у всех было и есть, и остается в нас и с нами наше Отечество. И за него нужно бороться. Ты не расслышал главное, Сережа, что я хотел сказать: а я хотел сказать, что продолжаю бороться, но только пропорционально своим силам и тому времени, которое мне отпущено. Я не могу спасти всех, но я могу еще спасти одного-единственного человечка, и я сделаю это!

Но я хотел бы довести свой отчет до конца: я хочу рассказать вам, как стал Аугустом Бауэром. Иначе рассказ мой будет неполным, а я не хочу, чтобы у вас оставались сомнения или домыслы по части моего решения…

Все это случилось так: однажды — через нашего, здесь сидящего Сергея Петровича Дементьева, между прочим, а не откуда-нибудь еще — узнал я о чудовищном преступлении, о котором самому Дементьеву рассказал другой Сергей Петрович — профессор Кудрявцев, вы его все знаете…

— Не было этого! — выкрикнул Дементьев. Андрей Егорович сокрушенно покачал головой, и продолжал:

— Я созвонился с Кудрявцевым. На окраине Саратова, рассказал он мне, были в конце прошлого лета убиты старик и девочка: дед и внучка; старик — за орден, который висел у него на пиджаке, а девочка — заодно, чтобы свидетелей не оставлять. Как это водится сплошь и рядом, у официального следствия возник традиционный «висяк». И так бы все и поросло быльем, если бы не наш тамошний Шерлок Холмс — Гена Сомиков: вы все его должны помнить: он был на съезде — приезжал вместе с профессором Кудрявцевым. Так вот: Гена узнал про убитых дедушку со внучкой из местной газетки, тут же насторожился и отправился искать семью погибших. Нашел, стал выяснять что к чему. Очень быстро размотал все это дело, сразу начав свое следствие с ордена: на пиджаке старика в морге ордена не оказалось, и это навело Гену на подозрения. Он узнал вскоре, что старика и ребенка убили местные наркоманы, чтобы загнать орден скупщику советских наград и приобрести «дури» — так они наркотики свои называют. Гена нашел сперва орден по объявлению, затем скупщика; через него зацепил одного из шпаны. Прикинулся мелким распространителем кокаина, вошел в доверие. Скоро выяснил все подробности: кто что предложил, кто бил, кто добивал, кто в сторонке стоял, ну и… Гену мне вам расписывать не надо, но тут, надо вам доложить, ребята, он сам себя превзошел; представьте себе: наказал всех разом. Назначил шпане встречу на пустом берегу Волги, в укромном месте, скормил им наркотиков на халяву — якобы дегустационная партия, дождался пока они «отчалят», да и хладнокровно утопил их всех одного за другим: деловито, аккуратно, без спешки и без эмоций — как крестьянин на пахоте. Лично мне сокрушался при встрече: «Волгу испоганил, Андрей Егорович, а что поделаешь: приходится и ей терпеть, бедной, раз такое время гнилое пришло». Вот это парень! Хотя, с другой стороны, Гена просто выполнил обычную нашу с вами работу, только в стахановском темпе и в невероятном масштабе. Поставил рекорд производительности, так сказать.