Игорь Шенфельд - Исход

И тем не менее, Аугуст чувствовал себя брошенным, осиротевшим, абсолютно одиноким в этот момент. Оказывается, не только Буглаеву был он нужен как опора, но и Буглаев был ему нужен в не меньшей степени, чтобы пережить это первое, шоковое испытание свободой.

Позже в жизни, когда Аугуста Бауэра будут расспрашивать иногда о его лагерной жизни, то будет он неизменно вспоминать и рассказывать только о тех, первых послелагерных днях, проведенных в компании лесного бригадира Бориса Буглаева, и об их совместном путешествии до Свердловска. О самом же лагере Аугуст будет рассказывать скупо; да и о чем там рассказывать? Про сплошную тьму без просвета? И как рассказать о бесконечных страданиях души и тела, ставших там, в той тьме, привычкой, однообразной злободневностью? Для этого все равно нет подходящих слов, и чем больше лет улетает в прошлое, тем меньше это прошлое вообще кого-либо волнует или интересует. А вот что волнует и интересует Аугуст знал: поэтому он частенько изображал малышам, как дедушка Август ехал из тайги и водку пил и качался, и в бане стонал, когда его веником хлопали — это всегда будет проходить на «бис» и сопровождаться «представлением»: дед Аугуст ложился на пол, а трехлетний внук Костик шлепал его березовым веником по спине; дед при этом обязан был кричать: «Федя, поддай, поддай парку, Федя!». Старый Аугуст исправно кричал и стонал по мере того, как внук его хлопал: «О-о! Еще! Еще!», — и все покатывались со смеху… Женщины проявляли свой собственный интерес к рассказу: они обязательно хотели знать, встретился ли Буглаев со своей Лизой или нет, и дождалась ли она его, и остался ли он с ней потом, когда нашел. Аугуст этого не знал, и никогда уже не узнает больше, но чтобы сделать женщинам приятное, он говорил им, что да, конечно, Лиза дождалась Бориса, и зловредная теща Аглая Федоровна сдалась и с удовольствием нянчила потом еще двух маленьких красивых девочек и одного очень умного мальчика по имени Август Борисович. Вот такая родилась добрая сказка из недобрых времен его молодости. Но то будет потом, потом, очень еще нескоро…

Аугуст отстоял долгую очередь в кассу и взял самый дешевый билет в общий вагон обратно до Омска. С общим вагоном его «дембельский» шик-парад закончился: чай тут не разносили, жареную колбасу — тоже. Тут царил грубый закон джунглей: «Зад поднял — место потерял».

В переполненном отсеке, куда закупорилось — с детьми и барахлом — человек десять, Аугуст со своей шляпой и пальто смотрелся как пророк Моисей в кругу австралийских аборигенов, но ему повезло: народ в его отделении попался миролюбивый, озабоченный собственными проблемами, но и бдительный: быстро договорились между собой спать по-очереди, чтобы следить ночью за чужаками с их зацепущими руками, постоянно снующими туда-сюда по составу.

А вагон на каждой станции снова и снова брали на абордаж, так что он раскачивался, скрипел и трещал, но не поддавался; это был очень крепкий и твердый вагон, хотя и вмещал народу как резиновый.

«Неужели столько людей из лагерей разом поотпускали? — подумал в один из таких штурмов Аугуст, и это была драгоценная мысль: значит, все будет теперь быстро меняться; следовательно, не сегодня-завтра могут и августовский Указ отменить, и немецкую республику восстановить… Хоть бы мать с Беатой были живы…

Омск встретил Аугуста неприветливо. Прямо с поезда, вместо того чтобы отдать честь его пальто и шляпе, Аугуста задержал милиционер и отвел его в милицейскую комнату, где учинил ему допрос. Аугуст отвечал на вопросы четко, вежливо, но слегка раздраженно: ему мешал вид голубиного перышка, прилипшего к рукаву милиционера вместе с кусочком голубиного помета.

Голубятник долго, по слогам, изучал документы Бауэра, удивлялся странно звучащей фамилии арестованного и не менее странному имени его, и совершенно окаменел лицом, докопавшись до факта, что Аугуст — немец. Наверно, милиционер этот только что прибыл из настолько глухой таежной деревни, где еще не подозревали, что война с немцами закончилась, и принял Аугуста за представителя передовых гитлеровских частей, дошедших уже до Сибири. От внезапного приступа бдительности привокзального идиота прошиб пот до колен, и он принялся возбужденно звонить, бесконечно повторяя: «Алле, алле, коммутатор, девушка…», пока его не соединили с кем ему надо было, и он тихо, в трубку, сообщал кому-то военную тайну о пойманном шпионе. Аугуста он запер за решетку — вместе со шляпой и чемоданом — вещественными доказательствами шпионства. Часа через два прибыла вызванная голубятником «инстанция» в составе двух человек в гражданском, просмотрела документы Аугуста, и «шпиона» отпустили — к великому разочарованию опозоренного мента: эксперт в гражданском подтвердил, что чернильная печать на почетной грамоте трудармейского лагеря — подлинная. Невероятно, но факт: «инстанция» даже извинилась перед задержанным словами: «Товарищ Ушаткин Вас за фармазона принял, товарищ Бауэр. Это было ошибкой. Вы свободны». Бауэр не совсем впопад сказал: «Очень приятно», — и поспешил убраться из милиции поскорей. Из-за этой досадной задержки он не успел добраться до окошка до закрытия касс, и пришлось ему продолжить стояние ночью, чтобы к восьми утра следующего дня не потерять место в очереди. То была тяжелая ночь. Аугуст провел ее в основном стоя, потому что сидеть в кассовом зале на полу запрещалось, и за этим строго следил товарищ Ушаткин. Несколько раз за ночь товарищ Ушаткин подходил к Аугусту, как будто видел его в первый раз, и проверял его документы заново; затем строго произносил: «Все в порядке, товарищ», возвращал документы, козырял и переходил к следующему пассажиру. При одной из таких повторных проверок мозговые усилия товарища Ушаткина, судя по заблестевшим вдруг глазам, чуть не принесли ему победу: он спросил, почему в документах стоит «Чарск», а Бауэр находится в Омске. Но Аугуст почтительно объяснил милиционеру, что дорога в Чарск лежит через Омск, и именно в Чарск он и собирается купить билет, когда откроется касса утром. Глаза у голубиного обосранца потухли, но он еще предупредил: «Утром проверю!».

Но проверить билет у Аугуста идиот Ушаткин не успел: сменился. В восемь утра на дежурство заступил другой, пожилой милиционер, который один раз еще проверил у Аугуста бумаги, козырнул и больше не подходил. И тогда Аугуст сделал одну мудрую вещь, за которую хвалил себя потом всю оставшуюся жизнь: он достал из чемодана и спрятал за пазуху, под рубашку, деньги и документы. Очередь наблюдала за его манипуляциями с одобрительным пониманием. Такой оптимально переупакованный, Аугуст купил билет и вечером того же дня уехал в сторону Чарска. В первую же ночь у него украли в поезде чемодан и шляпу. Все остальное, а именно — пальто и документы — было на нем, и таким образом он спас свое будущее перед лицом надвигающейся холодной осени и всех последующих зим и лет.