Клер Дедерер - Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги

Кажется, Лиза начала собирать мужиков. Не знаю, где она их находила. В Интернете? На йоге? Под яблоней, куда они попадали, как яблоки?

Она всё время ошивалась у меня дома с разным набором детей и верещала, верещала, верещала. Но мне не удавалось выпытать у нее ни слова о ее мужчинах. Она не признавалась, где брала их и чем с ними занималась. Когда я спрашивала, в глазах у нее загорался коварный огонек, а потом она деликатно меняла тему.

Ей хотелось говорить о другом: что будет дальше. Где она будет жить. Как Стив сводит ее с ума своей апатией.

Лиза совершала грандиозный, важный и невеселый шаг: начинала новую жизнь. Пропуском в эту жизнь были развлечения и мужчины. Другие мужчины — непростительный поступок, который Лиза должна была совершить, чтобы выбраться из «этого дома».

С этой точки зрения, чем бы она ни занималась с этими мужчинами (целовалась? спала? ходила на свидания?), это было самым невинным во всей ситуации. Об этом я могла спокойно думать, спокойно рассуждать. Разговоры о парнях — это ничего. О чем мне совсем не хотелось думать, так это о другом. О том, что Лиза — мать, которая собирается бросить мужа и разрушить свою семью.

Замечали ли дети, что происходит между нами с Брюсом? Однажды утром в декабре мы проснулись от звука гигантских капель дождя, падающих на крышу. Все проспали. Люси не могла найти библиотечную книжку и носилась по дому с горькими слезами на глазах. Уилли должен был идти в сад и потому сидел в кресле и бубнил: «Не пойду в сад, не пойду в сад». Я знала, что он всё равно пойдет в сад и, мало того, прекрасно проведет там время, но его бубнеж, тем не менее, действовал мне на нервы.

Брюс прикрикнул на обоих. Я накричала на него за то, что накричал на детей. А потом для порядка сама наорала на детей. Уилли убежал. Я нашла его на крыльце за домом.

Он взглянул на меня:

— Грустно с вами. (Хотя он произнес это как «глустно».)

Я взяла его на руки, и он обнял меня за шею. Клянусь, каждый раз, когда этот ребенок прикасался ко мне, я чувствовала себя счастливой обезьяной, настоящим млекопитающим. Я обошла дом с ним на руках. Люси распевала песенку из мюзикла. Мы трое были командой. Брюс ушел на работу один, под дождем. Мне было его не жалко.

В конце концов Лиза остановилась на одном-единственном парне. Его звали Карл. Но у меня по-прежнему складывалось впечатление, что личность ее избранника не имела значения. Бедняга Карл. Он не знал, что ему предстоит стать террористом, не знал, что его выбрали за умение разрушать.

Мне позвонил друг из Нью-Йорка, которому, как мне, было почти сорок, и сказал, что наконец решил жениться. Я стала допытываться, кто невеста, и постепенно мы перешли к обсуждению семейной жизни в целом. За день до моей свадьбы почти десять лет назад я призналась этому самому приятелю, что выхожу замуж, потому что «секс потрясающий, и с ним есть о чем поговорить. Думаешь, этого достаточно?». Он тогда рассмеялся. «Да, — ответил он, — кажется, ты открыла секрет семейной жизни».

— Главное — ценности, — вещала я теперь, разговаривая с другом по телефону. — Чтобы брак удался, у вас должны быть общие ценности.

— Общие ценности? — растерянно переспросил он.

— Да, — отвечала я. — Одинаковые понятия о том, как растить детей, где жить, как тратить деньги, что такое хорошо и что такое плохо.

— Что такое хорошо и что такое плохо? — еще раз переспросил он.

— Да.

Он не сказал: господи, да это самое жалкое описание семейной жизни, которое я когда-либо слышал. Что с тобой случилось за эти годы? Вслух он этого не сказал, но я знала, что про себя он именно так и думает.

А сказал он вот что:

— А ты не считаешь, что вам просто должно быть вместе весело?

Брюс вернулся домой ненадолго, и мы с ноутбуками поехали в модное новое кафе с пончиками, которое недавно открылось. Вошли и увидели Лизу. На ней были высокие сапоги, юбка и свитер. Она выглядела ухоженной, как кошечка, уютно завернувшаяся во все красивое и вязаное. Я лет пять видела ее только в старом спортивном костюме — и вот, пожалуйста: сидит разряженная, как французская кинозвезда.

Она сидела за маленьким столиком на маленьком стульчике, высокая и стройная. Напротив сидел мужчина совершенно обычной внешности. Его пропорции больше соответствовали столу и стулу, чем Лизе. Он был похож на человека, только что узнавшего, что в жизни его ждет гораздо больше пончиков и секса, чем он рассчитывал.

— Привет, ребята, — как ни в чем не бывало поздоровалась Лиза.

— Привет, — ответили мы.

Она указала на своего спутника длинной ладонью:

— Это Карл.

«Знаю», — подумала я.

— Очень приятно, — проговорила я вслух. — Клер, а это Брюс.

Карл посмотрел на нас так, будто хотел, чтобы мы ушли. Брюс готов был сбежать оттуда прямо сейчас. Я чувствовала себя не в своей тарелке, но улыбалась безумной улыбкой. Одна только Лиза казалась безмятежной.

— Какой вы брали пончик? — спросила я. Вопрос был гениальный, ведь я прекрасно знала, что Лиза больше не ест.

— Мы взяли один на двоих — такой пушистый, с кокосовой стружкой.

— Очень вкусный, — добавил Карл.

— Я, наверное, возьму шоколадный. Ну, нам работать надо. Сроки, — сказала я неубедительно.

Мы с Брюсом купили пончики и эспрессо (в кафе были только пончики) и нашли столик наверху, в мансарде.

— Это он, — прошептала я.

— Думаешь? — ответил Брюс. — Как неудобно!

— Лизе, кажется, совсем не было неудобно, — заметила я. — И что мне делать? Ни о чем не рассказывать Стиву? Это же так некрасиво.

— Но она же не знала, что мы тоже придем.

— Она знает, что я прихожу сюда работать! Знает!

Непонятно почему, но я приняла всю эту ситуацию очень близко к сердцу.

— Ну знаешь, по крайней мере, мы их встретили не в мотеле, — заметил Брюс.

— Утешил, — безрадостно ответила я и взялась за работу.

В моей карьере наступил какой-то странный период. В книгах, которые я рецензировала, стал постоянно возникать 1973 год. В рецензии на новую книгу Эрики Джонг я много сравнивала ее со «Страхом высоты» — романом Джонг, написанном в 1973-м. Рассуждала о женоненавистничестве в работах Шела Сильверш-тейна 1960-х и 1970-х. Я писала о поэтах из 1973-го, сочиняла и продавала статьи о музыке из 1973-го. Всё это происходило неосознанно. Затем редакторы по каким-то мистическим причинам начали преследовать меня просьбами написать что-нибудь еще о той эпохе. Кому интересно читать о 1973-м? Что за странная тема для журналистского задания? Но мои опытные редакторы точно чувствовали, что я могу об этом написать, и всё время подкидывали мне что-нибудь про 1973 год. Точнее, что более вероятно, я постоянно находила странные ниточки, ведущие к 1973-му, во всех своих заданиях. И каждую статью превращала в чудной рассказ о том, что было в 1973-м.