Андрей Бабиков - Оранжерея

— Саша, послушай, три года — это ничтожно малый срок. В Запредельске, ты знаешь, десятки музеев, архивы, институты... Помнишь ботаниче­ский сад? Озеро с лодочками, духовой оркестр в ротонде?

— Ну конечно я помню, что за вопрос...

— Старую оранжерею с фонтаном?

— Да, оранжерея, как же, помню. Мы из нее крали розы, а однажды...

— Этот сад, Саша, уйдет под воду первым. Потеплевшие было глаза Блика вновь по-мос­ковски застыли.

— Нет, так не пойдет, — обиженно растяги­вая слова, как ребенок, которому дали подержать в руках и тут же взяли обратно новую игрушку, отвечал он. — Ты просил о встрече, сказал, очень важный разговор, я подумал, что кто-то заболел или кого-то посадили... Я выкроил время перед этой дурацкой репетицией (если хочешь, кстати, можешь остаться: будет забавно), и что? Я с то­бой не виделся два года.»

— Четыре, — поправил Матвей и скрипнул стулом.

— Что?

— Я говорю, четыре года.

— Серьезно? Тем более. Тем более! И вот ты заявляешься ко мне спустя эту уйму лет и прини­маешься меня уговаривать отменить решение го­сударственного значения...

И как если бы слово «государственного» было напитано неким тягучим ядом, отравляющим все следующие за ним слова, дальнейшая отповедь Блика была наполнена консервированными фра­зами жульнической газетной речи вроде: «под­рыв авторитета», «мировая арена» и «ослабление позиций». «Кто они такие, скажи ты мне? — воз­вышая голос, вопрошал он, разгуливая по комна­те и глядя в пустое пространство. — Колонисты? Вольные горожане? Розенкрейцеры, мать их? А? Молчишь? Говорят они как будто по-русски, пи­шут тоже по-русски, Толстого-с-Пушкиным изу­чают в школе, а Россию-матушку не признают! Нонсенс! Абсурд! Вот ты всех нас держишь за мерзавцев (да, да, нечего притворяться), а они, стало быть, маленький угнетенный народ. Так? Погоди. Нет, дорогой мой, с точки зрения ны­нешней расстановки сил в регионе...»

Что это было? Постой. Что-то милое, из дет­ства. Ты сказал: «вольные горожане», я, слушая вполуха, смотрел в темное окно. По стеклу пол­зли дождевые струи, и мне почему-то вспомни­лось, как.. Да, вспомнил. Мы строили плот. Была осень. Моросило. В овражке за песчаным скатом, под лиственницами, не так сильно дуло. Локтем заслонившись от ветра, наклонно горел косте­рок Уставшие, с ободранными руками, мы лежа­ли на куче наломанных хвойных веток.. На лицо падали холодные капли дождя, в берег плескала волна. Сашка все подсовывал ноги поближе к ог­ню — перепачканные глиной подошвы ботинок опасно дымились. Димка, лежа на животе, веткой подгребал в костер отвалившиеся сосновые шиш­ки. Когда задувало, костер начинал растерянно метаться, а сердцевины обгоревших шишек дра­гоценно алели. Матвей посасывал занозу в грязном пальце и про себя считал тяжелые удары колоко­ла, бившего на другом берегу: два... три... четыре...

«Омм! — говорил колокол. — Омм!»

Под голову он подложил брезентовый мешок с провизией и палаткой; острый край консерв­ной банки больно давил в затылок, но лень было менять положение.

Плот был готов. Утром они притащили со свал­ки пять старых дверей, несколько отличных длин­ных досок, веревки, гвозди. Теперь, привязанный к стволу ивы, плот лежал на воде, ритмично уда­ряясь о камни.

Ниже по течению, в двух верстах, был скалис­тый островок Розстебин. Необитаемый. Они соби­рались переночевать там, а наутро отправиться дальше, двигаясь от острова к острову вниз по ши­рокой реке, ночуя в палатке (Митькин вклад) и до­бывая себе пропитание рыбалкой и огородным гра­бежом. Ничего лучшего нельзя было желать в жиз­ни. Через год или два они, конечно, вернутся домой ненадолго, повидаться с родителями, но потом снова отправятся в путь. Матвею и Диме было по десять лет, Сашке исполнилось двенадцать. Недав­но они прочитали книгу о странствиях Гекка Фин­на по Миссисипи. Каждый оставил дома по записке.

«Омм!»

«Подъем, дохляки! — скомандовал Блик — Ско­ро начнет темнеть».

Все трое помочились в костер: их струйки скре­щивались, расходились, вновь пересекались. Уняв огонь в одном месте, они дружно переключались на другое. Шипели головешки. Дольше всех, задум­чиво поводя сморщенным от холода «стручком», тушил огонь Блик

«Теперь айда, пожарники», — сказал он, затя­гивая брючный ремень, и они ступили на плот. Последним, промочив ноги, влез Митька, отпус­кавший веревку. Блик, как самый сильный, взял шест и, навалившись, столкнул осевший под их тяжестью плот с берега. Тихо заскользили. Мат­вей и Митя, усевшись по сторонам, гребли ко­роткими веслами, Сашка, на корме, покуда мог достать, отталкивался шестом.

На реке было свежо, пейзаж немедленно пе­ременился, бухта, где они сколачивали плот, тут же скрылась из глаз. Их несло течение и попут­ный ветер. Счастье. Мелкие щербатые волны. Да, вот это называется счастье. Сашкино понуканье сзади. Вон тащится порожняя баржа. Прощай, Запредельск Какая быстрая река! Старинное здание гимназии на берегу. Зубчатый Град на холме, похожий на шахматную фигуру. Прощай, школа, мы не скоро вернемся.

Плот вынесло на середину реки. Все трое пе­реживали одно чувство. Димка мурлыкал под нос какую-то песенку, Сашка, стоя на четвереньках и выставив костлявый зад, глядел в бинокль на да­лекий берег Розстебина, а Матвей, упираясь вес­лом, счастливо посмеивался. Вышедшее солнце на минуту ослепило его, и в тот же миг плот вдруг сильно ударился низом обо что-то твердое и шершавое и косо встал. Димка, как был, с вес­лом в руке, от удара повалился в воду, Блик тоже свалился, но успел уцепиться за доску.

«Шест, — кричала удалявшаяся Димкина голо­ва, — шест давай!»

Но шеста на плоту не было. Матвей втащил за шиворот отчаянно ругавшегося Блика, и они, ме­шая друг другу, начали тянуть из рюкзака верев­ку. Димка, уносимый течением, всплескивал рука­ми, продолжая кричать им что-то уменьшавшим­ся голосом.

«Плыви к берегу!» — сложив ладони рупором, кричал ему в ответ мокрый Сашка.

Ветер срывал слова и уносил их в сторону.

«Уго-го», — слышался голос Митьки, и уже ни­чего нельзя было разобрать.

«Держись, мы сейчас!» — жестоко заикаясь, кри­чал ему Матвей.

Он размахнулся и бросил Димке веревку, но ее длины не хватало. Тогда, скинув куртку, он прыг­нул в воду.

Было совсем темно, когда большая моторная лодка подходила к пристани Запредельска. Красиво светилась огнями дуга Арочного моста. Доно­сились уличные гудки. Несколько яхт и катеров за­ходили в гавань, и странно было думать, что жизнь не остановилась, что ничего не переменилось в ее течении, а ведь они только что едва не утонули. Лодкой правил мосластый, здоровенный старик-немец в красной фуфайке и резиновых сапогах. Выловив их одного за другим и надавав всем тро­им гулких затрещин, он теперь только добродуш­но поругивал мальчишек, которые, завернувшись в кусок рыбой пропахшей клеенки, тесно сидели на носу, сонно глазея на городские огни. Тарахтел старенький керосиновый мотор, по полу каталась пустая бутылка «Дункеля».