Александр Григоренко - Мэбэт

И все же она была из числа богов, поэтому скрывала страх гордой речью.

— Да, — сказала Мать, — Мэбэт был моей прихотью и теперь прихоть моя сыта. Какое мне дело до его высокой судьбы?

Но Ульген все же видел страх, а не гордость, и теперь уже не скрывал своего гнева.

— Понимаешь ли ты, что такое яркие тени? Этих теней малое число. Настолько малое, что даже Безликий знает их имена.

— Я знаю, — отвечала Мать. — Не собираешься ли ты учить меня небесным законам?

— Яркими тенями воля высших богов приходит в мир людей, они суть орудия божии. Нам неизвестен замысел высших, но если ты хочешь встать на их пути, то прибереги свою гордость для преисподней.

Ничего не ответила Мать — она видела правду в угрозе Ульгена.

— Вижу, разум возвращается к тебе, — сказал небесный бог почти спокойно, и спросил. — Где Мэбэт?

— Он хочет вернуться в мир, идет по Тропе Громов.

— Верни его. Верни Мэбэта во что бы то ни стало. Пусть он снова появится на моем небе яркой тенью, снова родится и примет судьбу написанную высшими. Так мы скроем наши преступления, пока не поздно скрыть их. Торопись, рождающая людей.

Вздрогнуло сердце Матери — но уже не о своей участи, а о своем любимце. Вспомнила она, как не считалась с жертвами, чтобы увидеть единственного на земле счастливого человека, вспомнила, как сломалось его сердце, и как рвался он в мир, где страдают, и согласился принять на себя все не выстраданное им.

Мыслям помешал Ульген: поднимаясь на свое небо, он повторял:

— Торопись! Торопись! Я жду от тебя вестей.

Оборотилась Мать серебристой гагарой, полетела по белому небу, вдоль Тропы Громов и увидела своего любимца, сидящего напротив войска Вайнотов. Мэбэт и Няруй говорили друг с другом. Не опускаясь на землю, гагара остановилась над их головами и заговорила голосом Матери.

— Мэбэт, — позвала Мать. — Узнаешь ли ты меня?

— Это ты… — сказал Мэбэт, поднимаясь: он был удивлен.

— Помнишь, свою клятву?

— Помню. Я поклялся почтить тебя самой великой жертвой, за все, что ты сделала для меня. Я клянусь, что сделаю это в тот же день, когда вернусь в мир.

Взмахнув крыльями, гагара опустилась на снег.

— Ты можешь исполнить свою клятву прямо сейчас.

— Сейчас?

— Да, сейчас, Мэбэт, и как можно скорее.

Необъяснимая тревога сжала сердце человека рода Вэла.

— Не могу понять, о чем ты говоришь. Ведь еще не все чумы я прошел и неизвестно пройду ли…

— О том, что было — забудь. Нет ни чумов, ни Тропы, ни подаренных тебе лет. Теперь все иначе. Случилась перемена в небесах.

— Перемена?

— Да, великая перемена. Ты должен вернуться на небо будущего, к Ульгену и вновь стать той яркой тенью, которой ты был когда-то. У Безликого есть замысел о тебе. Это и будет та жертва мне, которой ты клялся. Сдержи клятву!

Рука Мэбэта ослабла, оружие упало в снег.

— Все к лучшему, мальчик, — продолжала Мать. — Ты родишься вновь, потом пройдут годы, ты вырастешь и станешь великим среди людей, тем, кто водит народы, приносит в мир новое знание или возглашает весть высших богов — такова будет твоя участь. Возвращайся, мальчик, не медли. Я пришлю за тобой своего вестника, орла с белой шеей, он унесет тебя от этих духов, унесет туда, где должно быть тебе.

— Но как же моя семья? — спросил Мэбэт. — Что будет с ними, пока я там, на небе, буду ждать своего рождения?

— Меня удивляют, что после моих слов, ты говоришь об этом, — промолвила Мать.

— Они погибнут?

— Они в руках судьбы… Может и погибнут, может и нет. Перемени мысли — тебе не пристало думать о людях, когда боги думают о тебе.

— Я не могу.

— Не можешь?

Дыхание рвало грудь Мэбэта, когда он повторил.

— Не могу… уже не могу не думать… Не думать о них, о тех, кого оставил и к кому возвращаюсь. Я вернусь, чего бы мне это не стоило.

Гагара взмыла в небо. Серебристый цвет ее подернулся темнотой железа.

— Ни одно из страданий не коснулось тебя. Кому ты обязан этим?

— Тебе.

— Повтори, чтобы я слышала еще раз. Может быть, кто-то из других богов причастен к тому, что ты не испытал ни тоски, ни вины, ни боли потери, и солнце твоей удачи не опускалось никогда?

— Тебе, только тебе.

— Ты помнишь о клятве? Или желаешь прибавить к своей неблагодарной памяти славу клятвопреступника?

— Нет, не хочу, — обессилено проговорил он.

— Я рада, — сказала гагара. — Жди вестника, орла с белой шеей.

Мать исчезла.

Скоро в немыслимой высоте закружило что-то огромное — орел кругами опускался с небес на Тропу Громов, чтобы забрать Мэбэта. Спускался он долго, так долго, что, казалось, крыльями своими придавливал отяжелевшую душу любимца божьего.

Вдруг заговорил Няруй, до сего времени молчавший.

— Люди спрашивали, почему я считаю своим покровителем бога, чье имя неизвестно у нас. Говорят, осталось оно от какого-то чужого племени, которое бывало в наших землях когда-то, очень давно. Я не учен в богах и не знаю, может быть так оно и есть. Я даже не помню, когда в первый раз услышал о том, что есть этот тайный могучий бог, покровительствующий воинам. Но его имя мне понравилось, и я его запомнил. Однажды, когда война привела меня в земли, где тайга дробится множеством озер и заканчивается бесконечным морем, я встретил неизвестных мне людей на огромных, окованных железом ветках под такими же огромными парусами. Те люди были в железе, но их война осталась на другом краю моря, наша — ждала нас в тайге и мы не воевали друг с другом. Те люди подтвердили мне, что и вправду есть такой бог — бог договора, справедливости и покровитель воинов. Тогда я спросил: «Какие заповеди для воинов есть у этого бога?» и мне ответили: «Заповедь всего одна: делай, что должен и ничего худого с тобой не случится ни в этом мире, ни в том. Только не произноси его имени при людях, иначе он отвернется от тебя». Я много лет воевал и понял, что лучше этих слов не изрекал ни один человеческий рот. Я делал, что должен — и мой бог не покидал меня. Поэтому мое сердце, хоть и знало тревогу, но бесконечной тоски не ведало.

— Даже в тот день, когда ты убил себя? — спросил Мэбэт.

— Вождь, столь глупо потерявший войско, не должен жить. Иначе позор и осуждение изгложут его страшнее самой беспощадной болезни. Там, в твоем становище, спасая меня от худшей участи, послал в мое сердце такую тоску, которая убила меня быстро — как стрела. В том его справедливость — ведь я никогда не нарушал законов войны и всегда делал, что должен. В том его милосердие ко мне. Чем яснее понимаю я это, тем яснее мое сердце. Ты говорил, что боги играют нами, и всякая случайность туманит ум и тяготит душу. Но ведь все просто, Мэбэт: сначала подумай о том, что должен, потом послушай свое сердце — и если это одни и те же слова, случайности не будет. Она исчезнет, как туман бежит от одного движения ветра. Тогда ты увидишь, чьи руки разрывают тебя, а чья рука ведет тебя к благу — ты доверишься ей и успокоишься. Прежде чем эта птица коснется земли, позволь спросить: о чем говорит твое сердце?