Татьяна Шипошина - Дыханье ровного огня

Она опустилась на маленький, жёсткий диванчик, и застыла, откинувшись на его продавленную спинку.

Физическая усталость охватила, и как бы подхватила Настю. Она сидела, не двигаясь.

Казалось, что даже мысли её остановились.

Даже мысль о Костике была где-то далеко, в какой-то другой жизни, в какой-то другой части бытия.

Серый рассвет вставал за окнами ординаторской. И только он оставался реальным для маленькой Насти. Только этот серовато-розовый рассвет — был единственной реальностью во всём окружающем Настю пространстве.

Рассвет был огромен. Рассвет был огромен — он был так огромен, что занимал целую Вселенную.

В самом центре рассвета находилась тёмная ординаторская, маленький, жёсткий диванчик, и на нём — она, Настя.

«Это я, — подумала Настя. — Это я, и я счастлива. Я счастлива — да, я счастлива… Слава Богу. Слава Богу…»

Откуда-то, из глубины души… из генетической памяти, если хотите, появились эти слова у комсомолки Насти. Эти слова, и эти чувства. «Слава Богу…»

Настина рука неуверенно поднялась, три пальца сомкнулись, и правильное движение руки завершило крестное знамение. Что-то такое из детства, что-то такое от полутёмного храма, где стоит она, маленькая Настенька, держась за бабушкину юбку. Какое это было счастье… Такое же, как сейчас… Настя была счастлива. Вот где Настя могла быть счастлива!

А что вообще нам надо для счастья? Достигать желаемого, или достигнуть желаемого? А, может быть, наше счастье и вообще не зависит от них — от наших желаний?

Насте просто показалось, что здесь, в этой тёмной ординаторской, на грани своей физической выносливости, на пике своей невозможной усталости, она осталась… она оказалась не одна, а наедине с Богом.

И от этого, только от этого — она и была счастлива.

Собственно, почти так оно и было…

По крайней мере, для счастья ей надо было выполнить четыре простых условия:

1) Иметь чистую совесть.

2) Делать то, к чему призывает сердце.

3) Устать так, чтобы забыть о себе.

4) Но не так, чтобы забыть о Боге.

Не часто мы переживаем в жизни некоторые мгновения… Но если переживаем…

Они остаются в нашей памяти, в нашей душе — как некая высшая тайна.

Вот маленькая потайная дверца приоткрыта, и уже виден небесный свет, тонким лучом пробивающийся нам навстречу…

Не стоит рваться в эту дверцу, не стоит пытаться насильно распахнуть её. Нет. Нет. Но надо знать, что она есть.

А помним мы те мгновения, когда нам позволено было — увидеть её чуть-чуть приоткрытой.

Когда позволено нам было подставить своё, человеческое лицо — небесным лучам, пробивающимся из этой приоткрытой двери.

Когда мы не ждали, не звали… Не считали себя достойными…

Когда получили — в дар.

Раиска тоже очень, очень хотела быть счастливой.

С Димкой она виделась и на лекциях, и после лекций. Но свиданий он ей не назначал. Предпочитал — к девчонкам в комнату прийти, чаю попить, а то — и поужинать. Поболтать, на гитаре поиграть.

Пару раз только позвал Раиску в кино сходить.

А перед самыми каникулами застали девчонки Раиску в слезах.

— Раиска! Ты что? Что рыдаешь?

— Димка! Димка… — всхлипывала Раиска.

— Что — Димка?

— Что… Приставал ко мне… грубо так… — и Раиска снова пустилась в рыдания. — Я думала — он любит меня… у-у-у…

— А это не любовь! Это баловство одно, честное слово!

Танька гладила плачущую Раиску по голове.

— Любовь ещё будет у тебя, Раиска, будет ещё. Какие твои годы?

— Успокойся, Рая, — поддержала Таньку Настя. — Зато ты теперь знаешь, какой он. И не будешь обманываться больше.

Главное, что ты сама… сама любила его. — Макарова пыталась сказать Раиске то, что говорила самой себе. — Главное — это твоя любовь.

Едва ли Раиска поняла её.

Раиска — рыдала.

Танька Макарова не позволяла себе рыдать. Она думала. Вот уже второй месяц Танька Макарова думала о том, что с ней случилось.

Как ни странно, думать не мешали ни зачёты, ни экзамены.

Ещё и ещё раз повторяла Танька в уме свою историю. Ещё и ещё раз вспоминала, как всё начиналось, как они гуляли со Святославом, как целовались.

Но почему же любимый предал её? Потому что не любил? Нет, он любил… трудно представить себе, что обманулась она в самом главном. В том, что любима была.

Любил, любил, любил…

Тогда что же? Струсил? Пожалел, что придётся расстаться со своим образом жизни, наперекор родителям пойти?

«Modus vivendi» — вспомнила Танька латынь, первый курс. Да, модус, так модус. Поискать ещё его, такой модус.

И Танька призналась себе, что два этих образа жизни — её и её любимого, действительно были очень разными. Как на разных планетах.

«Мы — инопланетяне, — сказала сама себе Танька, и сама себе улыбнулась. — И не смог он. Не может он жить — по-другому. И любовь его — как любовь инопланетянина. Кто их знает, как они любят, эти инопланетяне?»

«Так могу ли я винить его?» — спросила она себя.

И ответила себе: «Нет, не могу».

Нет, Танька не винила его. Но жалеть о том, как всё получилось… Но жалеть о нём… жалеть о своей несбывшейся мечте, о своей любви — никто не мог ей запретить.

«Моя любовь — остаётся со мной, — подумала Макарова. — И никогда, никому я не скажу, что ошиблась».

Конечно, всё правильно. Образ жизни. Такой странный образ. Что-то он напоминает… Что-то он напоминает, этот образ… Дзынь! Дзынь!

Нет, нет. Наверное, это слишком…

Откуда-то всплыл образ… Образ, хранящийся в глубинах памяти, даже у самого ни во что не верующего человека.

Звон серебреников, оплачивающих образ жизни.

Единственной, кто почувствовал что-то неладное, происходящее с Танькой — как ни странно, оказалась Настя.

Настя приступила к расспросам — по-хирургически.

— Говори, что с тобой? — приступила Настя к операции как-то вечером, когда осталась с Танькой дома вдвоём. — Ты на себя стала не похожа, Танька!

— Ничего не случилось.

— Говори, я же все понимаю.

— Как это ты понимаешь?

— По косвенным признакам.

— По каким?

— Танька, ты поссорилась с ним?

Тут уже Танька не могла молчать. Прямые вопросы всегда ставили её в тупик.

— Угу, — сказала Танька.

Потом она помолчала ещё немного, и сказала просто, без прикрас:

— Изгнана была с позором, как уличная девка. И мой любимый меня не защитил. А его родители отказали мне от дома. Не парой я их сыну оказалась. Заподозрили меня, что я на их квартиру претендую. Вот так.

— А он?

— Я же говорю тебе. Не защитил.

— Жаль. Только ты не жалей о нём. Он — и мизинца твоего не стоит. Подожди, он ещё придёт к тебе, и просить будет, чтобы ты вернулась.

— Чего мне ждать… Я ведь люблю его…любила.

Танька не заплакала. Просто голову опустила и сидела так, не двигаясь. И Настя подошла к ней и обняла.