Фелисьен Марсо - На волка слава…

— Вот. Теперь ты доволен? — спросила меня Ортанс.

Он не слишком перетрудился, этот Дюгомье. Но я изобразил благодушие.

— Все забыто! Не будем больше говорить об этом. А сегодня вечером, чтобы отпраздновать это, мы идем в ресторан. Устроим небольшую пирушку.

— Но, Эмиль…

У нее на лице было написано смущение.

— Да, да, мне очень хочется. Ты не думаешь, что для меня это настоящий праздник, то, что я вновь обрел свою Ортанс?

На следующий день был четверг. Четверг, как вы уже заметили, обычно бывает перед пятницей. А пятница — это один из тех двух дней, когда Дюгомье мог уйти с работы. Около трех часов я со страдальческой физиономией вхожу к господину Раффару.

— Ах! Опять эта зубная боль, господин Раффар, опять не дает покоя.

— С этой своей зубной болью вы, Мажи, переходите все границы.

— Это она переходит все границы, господин Раффар. Вы позволите мне сходить сейчас к дантисту?

Так. Иду к дантисту.

— Да у вас же все прошло, — говорит мне дантист.

— Вы думаете? Дело в том, что эта боль так измучила меня. Мне бы бюллетень, чтобы немного отдохнуть.

— Бюллетень? И сколько грудей будет у вашего бюллетеня? Держу пари, что пара.

Но все-таки бюллетень мне выписал.

— На три дня, господин Мажи. Больше, право, никак не могу. И так уже…

Я сообщил Раффару. Побродил немного. И в половине седьмого вернулся домой.

— У меня бюллетень с завтрашнего дня.

Ортанс подняла голову. Чересчур поспешно. Хорошо. Я угадал: на следующий день она собиралась встретиться с ним, со своим Дюгомье.

— Я воспользуюсь им, чтобы съездить в Мо. Повидать мать. А то я уже сто лет не видел ее. С самых похорон Жюстины.

— Это хорошая мысль, — сказала мне она.

С несколько чрезмерным энтузиазмом в голосе.

— Я поеду на поезде, который отходит без двадцати три. Поэтому вернусь домой, наверное, довольно поздно. Не раньше девяти. Так что не волнуйся.

На следующее утро я отправился бродить, показался в квартале, поговорил с консьержкой.

— Вы не идете сегодня в министерство, господин Мажи?

— Я взял небольшой отпуск, госпожа Лоссон. Иногда нужно немного отдохнуть.

— Вы совершенно правы, господин Мажи.

Ортанс в этот момент спускалась по лестнице.

— Я оставила Марту наверху. Ты поднимаешься, Эмиль?

— Сейчас.

Я воспользовался этим, чтобы взять револьвер. И свои перчатки. Я проверил его. Он был заряжен. Мерзавцы! Я положил его в карман своего пальто. Затем, около двух часов, после обеда:

— Ладно. Я пошел.

— Поцелуй свою маму за меня.

Вот она, жизнь. Бедный муж едет навестить свою мать. А жена ждет любовника. И никакой жалости. Стало быть, спускаюсь. Захожу в два-три магазина. Захожу к часовщику, чтобы отремонтировать часы. В писчебумажный магазин, чтобы купить карандаш. При этом старался кривляться. Чтобы меня заметили.

— Только фирмы «Каран д'Аш», пожалуйста. Я не признаю другие фирмы. У других грифель стачивается мгновенно.

Леденцы для Марты. Сигареты — в табачной лавке. Каждый раз я не торопился уходить. Говорил что-нибудь о погоде, которая в тот день была пасмурной. Затем зашел в кафе, которое находится почти напротив моего дома. Сел там возле окна. И стал ждать. В три часа появился Дюгомье. В шляпе, которая придавала ему вид искателя приключений, умеющего держаться. Он прошел. Вошел в мой дом. И погубил себя. Если бы он позвонил и сказал Ортанс, что будет ждать ее в гостинице, мне пришлось бы все менять. Но нужно всегда принимать во внимание жадность людей.

— Патрон! Мое почтение!

— До свидания, господин Мажи!

Я спокойно свернул газету, степенно, не торопясь. У меня не было ощущения, что я делаю над собой усилие.

Но вот что любопытно: в тот момент, когда надо было действовать, на меня нашло какое-то оцепенение. Все последние дни я жил очень напряженно. А тут снова как бы погрузился в сон. Как будто происходящее меня не касалось.

Я пересек улицу. Поднялся по лестнице. Тихо-тихо. Чуть было не забыл надеть перчатки. Надел их. Послушал у двери столовой. Ни звука. Проскользнул туда. Темнота. Марта спала в своей кроватке. Подошел к двери гостиной. Ничего. Ни звука. Посмотрел в замочную скважину. Они были там. Целовались. Я взял револьвер. И открыл дверь. Они сразу же быстро отпрянули друг от друга, быстро, как лопнувшая пружина. Ортанс прикрыла рот рукой, как ЕСЛИ БЫ ХОТЕЛА СПРЯТАТЬ ЕГО, СВОЙ ПОЦЕЛУЙ.

И я выстрелил. Сразу. Три раза подряд: паф, паф, паф. Ортанс упала. Хотелось бы еще взять на прицел Дюгомье. Просто прицелиться, потому что мне никак нельзя было убивать его. Но это оказалось свыше моих сил. Я бросил револьвер посреди комнаты и убежал. Успел услышать, как закричала, проснувшись, Марта. Я быстро спустился по лестнице. Бегом. Громко крича. О-О-О-О! Чёрт, перчатки! Я снимал их на бегу. Прибежал к консьержке. На всех лестничных площадках уже открывались двери.

— Он сейчас убьет меня! Убьет меня! Госпожа Лocсон!

Сидя в огромном кресле, она глупо смотрела на меня из-под своего высокого шиньона.

— Он убьет меня! Он бежит за мной!

Вбежав к ней, я закрыл за собой дверь на ключ, на два оборота.

— Вы с ума сошли, господин Мажи.

И она туда же!

— НЕТ, Я НЕ СОШЕЛ С УМА. Он убил мою жену. Мою жену! Он хотел убить и меня.

И я заплакал. Причем заплакал по-настоящему.

— Полицию, госпожа Лоссон, вызовите полицию!

По лестнице спускались жильцы. В коридоре слышались крики. Госпожа Лоссон встала. Открыла свое маленькое окошко. Сначала воцарилась тишина, потом голоса усилились. Я услышал, как сын Бланжана, который жил на втором этаже, крикнул:

— Я иду за полицией.

А я, обмякший, раздавленный, сидел посреди клубков шерсти и недовязанных трико в большом кресле, спрятавшись за огромный зад госпожи Лоссон, которая стояла у своего окошка, сидел и медленно приходил в себя, задавая себе вопрос: КАК ОН СМОЖЕТ ТЕПЕРЬ ДОКАЗАТЬ, ЧТО СТРЕЛЯЛ НЕ ОН?

И он действительно не смог доказать. Потому что все было против него. ЕГО револьвер. ЕГО отпечатки пальцев. ЕГО письмо. И даже его адвокат, видимо, тоже не верил ему, и с несчастным видом смотрел на меня во время очных ставок. Не говоря уже о следователе и прокуроре, которые забавно передавали друг другу эстафету, копаясь в этой гнусности. В правдоподобии. Все было логично.

— Драма эта очень проста, господа. История эта трагична, но очень проста. Отвергнутый своей любовницей, Дюгомье преследует, донимает ее своими мольбами и угрозами. Своими угрозами, господа. Слово фигурирует в письме, которое оставила нам жертва в качестве неопровержимого обвинительного акта. Обезумев от любви или, что более вероятно, оскорбленный в своей гордости, Дюгомье продолжает преследовать несчастную. Он приходит к ней домой. Может быть, он хотел только напугать ее, а может быть, уже питая мысль о мести, он берет с собой револьвер. Несчастная женщина не реагирует на его мольбы и угрозы. И тогда он стреляет.