Уильям Бойд - Нутро любого человека

Скалли сказал, что в Биафре слова „Гарольд Уилсон“ [205] Гарольд Уилсон был в то время премьер-министром Великобритании. это проклятие, ругательство. Он однажды услышал, как умирающая девочка лепечет что-то, подошел поближе, прислушался. Девочка бормотала „Гарольд Уилсон Гарольд Уилсон Гарольд Уилсон“, снова и снова. Так и умерла с его именем на устах, сказал Скалли и добавил: представляете себе, иметь такое на совести? Он написал Уилсону личное письмо — пусть знает, как его здесь ненавидят. Даже Гитлер не смог добиться, чтобы его имя стало ругательством, сказал Скалли. Я чуть было не заметил, что нельзя все-таки ставить знак равенства между Гарольдом Уилсоном и Адольфом Гитлером, однако для препирательств было слишком жарко. Скалли ярый противник поддержки Нигерии правительством Великобритании — он даже пишет книгу, которая будет называться „Партнеры по геноциду“. Я пожелал ему удачи, как собрат-писатель. Он, понятное дело, удивился, услышав, что я публиковал когда-то романы. „Я даже был знаком с Хемингуэем“, — прибавил я, желая посмотреть, как он это воспримет, однако на Скалли мои слова никакого впечатления не произвели. А, с этой пустышкой, сказал он. И спросил, встречался ли я когда-либо с Камю. Увы, нет, пришлось ответить мне.

Зигмунт сказал, что собирается завтра с Околи на фронт и мы, если хотим, можем присоединиться к нему, однако Скалли ответил, что возвращается в Лагос. Говорит, что хочет отправиться на Берег слоновой кости, в Абиджан, и пристроиться на какой-нибудь самолет из тех, что каждую ночь доставляют в Биафру припасы. Поедемте со мной, Маунтстюарт, сказал он, получите приличный материал для следующего вашего романа. Я отказался, сказав, что ожидаю здесь появления друга.

Мы с Зигмунтом съездили в джипе Околи на дорогу Аба-Оверри. Полковник Джек облачился в полевую куртку и берет с алой кокардой, темных очков он так решительным образом и не снимает. Остановились у артиллерийской батареи, посмотрели, как та обстреливает буш. Потом миновали тащившуюся на север воинскую колонну. Приехали в деревню, с виду заброшенную, впрочем полковник Джек послал людей, и те вытурили из хижин остатки населения — по преимуществу женщин и детей. Жители деревни, похоже нервничали, чувствовали себя неуютно — стояли, понурясь, пока полковник Джек костерил черного дьявола Оджукву и поздравлял их с освобождением нигерийской армией. Он подтолкнул ко мне и Зигмунту молодую женщину. Она держала на бедре младенца со вздувшимся животом и воспаленными глазами, с дюжиной мух, кормящихся тем, что привольно текло у него из носа. Она говорит по-английски, сказал полковник Джек. Зигмунт спросил у нее, рада ли она тому, что биафрийскую армию выбили из деревни. „Надо же что-то делать, — ответила женщина, — чтобы сохранить единство Нигерии“.

Мы позавтракали с полковником Джеком под разбитым при дороге тентом. Сидели на складных садовых стульях, поглощая приправленное карри мясо и бататы, запивая все это виски „Джонни Уолкер“. Полковник, учившийся в Сандхерсте, расспрашивал меня о знакомых ему местах Лондона, о казино и уже прекративших существование ночных клубах, в которые он захаживал, будучи курсантом. Спросил, служил ли я когда-либо в армии, я ответил: нет, служил во время Второй мировой во флоте, в добровольческом резерве ВМС. „В каком чине?“ — спросил он. Я сообщил ему чин, и с этой минуты он стал называть меня „коммандером“.

Позавтракав, снова поехали по каменистой дороге и, наконец, наткнулись на два бронетранспортера „Сарацин“ и сотню сидевших у обочины солдат, у всех торчали из-под касок пучки травы, переплетавшейся с сетками на касках. Это самый дальний рубеж продвижения Федеральной армии на север, сказал полковник Джек. Потом он посовещался с капитаном, которого сопровождали двое помахивавших мачете гражданских, после чего произнес, красуясь перед нами, гневную речь, в коей поносил своих солдат, называя их проклятыми чертовыми дураками, пугающими женщин; насекомыми, которых следует потравить пестицидами. В „Сарацинах“ заработали двигатели, солдаты устало поднялись на ноги и колонна снова двинулась по дороге, углубляясь в территорию повстанцев.

По словам полковника Джека, те двое гражданских сообщили, что все биафрийское сопротивление в этом секторе развалилось из-за того, что Оджукву лично приказал казнить за людоедство четырех местных жителей. „Он обвинил их в том, что они ели биафрийских солдат, — сказал полковник Джек. — Это же надо быть таким чертовым идиотом!“. Оскорбление местному племени было нанесено огромное, безмерное и всякая материальная поддержка повстанцев в этих местах немедленно прервалась — ни еды, ни воды, ни проводников, знающих запутанные тропы буша. Местное племя теперь активно помогает Федеральной армии.

„Вот так и выигрывается война, — сказал, когда мы возвращались в отель „Развязка“, полковник Джек. — Надо лишь неправильно выбрать время для неуместного оскорбления. Сегодня мы продвинулись на двенадцать миль, — полковник хлопнул меня по плечу: он был очень доволен. — Вот увидите, коммандер, еще до Рождества я стану бригадиром Джеком“.

Только что в мою дверь постучала Матильда: „Привет, сар. Любовь зовет“. Я выдал ей еще один фунт и сказал, чтобы купила себе в баре „Фанты“. От Симеона ни слова. Интересно, сколько мне еще здесь торчать.

Провел утро, печатая для „Формы правления“ мою статью под названием „Один день на войне с полковником Джеком“. Вполне ею доволен. Зигмунт отправляется в Нсукка, на северный фронт. Думает, что оттуда будет легче проникнуть в Биафру, — он хочет, пока не закончилась война, повидать Оджукву.

Позавтракал жаренными бананами и бутылкой по-настоящему холодного пива „Стар“ — довольно вкусно.

После полудня над нами прошли три МИГ-а нигерийских ВВС — очень, очень низко. Матильда с презрением махнула рукой в их сторону. „Видите, — сказала она, — их уже никто не боится“.

Позже. Ближе к вечеру вернулся Симеон. Дом его родителей ограблен дочиста, вынесено все, но он еще стоит. Семья Симеона продолжает, впрочем, прятаться в буше, не питая никакого доверия к обеим армиям. От Исаака ни слуху, ни духу, однако Симеона это, похоже, не тревожит. В буше полным-полно дезертиров из биафрийской армии, говорит он, и Исаак где-то с ними, живой и невредимый. Он странно оживлен — полагаю, мы можем сказать, что миссия наша так или иначе завершена. Завтра отправимся назад, в У. К. Икири. Матильда просит подбросить ее до Бенина: ее уже мутит от скудости заработков в отеле „Развязка“.

Исаак вернулся с войны. Я вышел, чтобы позавтракать, на веранду — и вот он, сияющий, в шортах защитного цвета и в белой футболке. Похудел, голова обрита, но, по-видимому, ничего более страшного ему испытать не пришлось. Дезертировать он смог только за неделю до окончания войны, поскольку служил в частях, охранявших взлетно-посадочную полосу в Ули, куда прилетали самолеты с припасами. Когда Федеральная армия подошла уже близко, Исаака отправили на передний край круговой обороны, выдав ему ручную гранату и пять патронов (как часовому ему полагался только один патрон). А оказавшись в буше, он стянул с себя форму, забросил подальше винтовку и пошел на юг, к дому.