Уильям Бойд - Нутро любого человека

Торп-Холл, Торп-Кастрингэм, Норфолк. Наш дом стоит на полпути между Суоффемом и Нориджем. „Холл“ — название несколько слишком пышное для более чем приличного двухэтажного фермерского дома из красного кирпича, — построили его еще в георгианскую эпоху, однако в прошлом столетии, дабы придать дому вид более солидный и оправдать это самое „Холл“, были добавлены портик и эркеры. Дом — это свадебный подарок от Элтреда и Энид. При нем имеется парк размером почти в два акра, в дальней части которого протекает ручей, вливающийся в большой пруд — ныне полностью замерзший. Зима в самом разгаре и настроение у меня, соответственно, похоронное.

Лотти с матерью провели весь день, покупая мебель и разговаривая с интерьерщиками, а я сидел в моем кабинете и делал вид, будто работаю. С Глиб-плэйс пришлось расстаться — нет смысла тратить деньги на содержание лондонской квартиры, пустой, — все мои картины и книги, все ковры и покрывала перебрались в эту небольшую комнату с видом на серый, замерзший парк. Я понимаю теперь, что собственного имущества у меня совсем немного. Все или почти все, что есть у нас здесь, в Торпе, предоставлено тестем и тещей: дом, мебель, стоящий в амбаре автомобиль. Лотти такая восхитительная, так увлечена созданием дома для нас двоих. Она теперь зовет меня „Логи“, — в интимной обстановке брачного ложа мне почти удается это переносить, — однако нынче утром я слышал, как Энид спросила: „Может быть стены гардеробной Логи лучше обить панелями?“. Мысль о том, что весь Норфолк будет звать меня Логи Маунтстюартом, невыносима.

Прогулялся по „моему“ парку. У нас имеются садовник, повар и горничная. Иду в кабинет, раскладываю книги и словари, необходимые мне для „Космополитов“. Я собираюсь перевести их стихи, и в приличных количествах. После часа работы обнаруживаю, что перевел две строчки, которые и читаются, и скандируются очень плохо. Вследствие чего, отправляюсь в гостиную, наливаю себе виски с содовой и выкуриваю сигарету. Слышу, как повар и горничная беседуют на кухне. Времени 3:30 дня, а за окнами уже наступает зимняя ночь. Возможно, на следующей неделе я съезжу в Лондон — повидаюсь с мамой, загляну в Лондонскую библиотеку, позавтракаю с Питером, если он будет свободен. Сегодня вечером у нас, невесть почему, ужинает викарий.

Уик-энд в Эджфилде. Это уже третий уик-энд, который мы, с начала года, проводим с тестем и тещей. Я мягко пожаловался Лотти на то, что мы слишком часто приезжаем к ним — при том, что ее матушка практически живет в нашем доме. Лотти состроила обычную свою „обиженную“ гримасу, и заявила, что Эджфилд это и есть ее дом, — я просто не понимаю этого, потому что у меня настоящего дома никогда не было. Я смолчал.

Торп-Кастрингэм. Хорошее название. Я холощенный писатель — каплун, валух, кастрат. Работать здесь я попросту не могу. Встаю поздно, решаю в „Таймс“ кроссворд, в одиннадцать выпиваю джину с тоником, за ленчем — бутылку вина. Потом направляюсь в кабинет и там дремлю над книгами. В полдень — виски с содовой и прогулка, принимаю ванну, переодеваюсь, смешиваю себе коктейль, обедаю, опять пью вино, и заканчиваю день сигарой и бренди. Лотти, по-видимому, чувствует себя на седьмом небе. Мне двадцать семь лет, а меня не покидает чувство, что я попал в какую-то западню. Где-то там, во внешнем мире, продаются две мои книги, мое имя упоминают в газетных и журнальных статьях, а я, между тем, чахну в этом деревенском чистилище. Я слишком часто вижусь с родителями жены. Время от времени к нам приезжает из Лондона Ангус, погостить, однако никого из иных моих друзей я сюда зазывать не решаюсь. Мы задаем обеды, и нас приглашают на обеды, на которых я стараюсь пить по возможности больше. Раз в две недели я уезжаю в Лондон — повидаться с Уолласом, Родериком, мамой и теми из моих друзей, у кого находится время, чтобы позавтракать со мной. На лондонские приемы меня больше не приглашают — создается впечатление, что женитьба и переезд в Норфолк автоматически вычеркнули меня из всех гостевых списков города.

Que je m’ennuie

Dans ce cabaret du Néant

Qu’est notre vie

[Жан-Поль Фарг]

Лотти только что вернулась, посетив в Норидже врача, и сообщила, что беременна. Ребенок должен родиться в начале декабря, — стало быть, зачат он был в марте. Что ты делал в марте, Логан? Понятия не имею. Что ты чувствуешь? Только честно. Оцепенение, потрясение, панику, гнев. А испытываешь ли ты счастье при мысли, что станешь отцом? Я виню себя — не предохранялся, хотя в ванной у меня целый ящичек набит презервативами. Нужно сохранять спокойствие. О том, чтобы завести детей, между нами и слова ни разу сказано не было.

Лотти вся на нервах, увидев выражение моего лица, она разрыдалась. Я успокоил ее, сказав, что это все от потрясения, а на самом-то деле, я так счастлив, что дальше и некуда. Она перестала рыдать и пошла звонить матери. А вернувшись сообщила, что Элтред и Энид настаивают, чтобы мы сегодня вечером приехали в Эджфилд, отпраздновать событие. Я мягко спросил Лотти, пользовалась ли она защитными средствами. Она ответила, что иногда забывала вставлять эту штуку — но это же не важно, правда, дорогой? Должно быть, это судьба. Роковая судьба.

Лотти неможется. Слабость. Здоровье ребенка превыше всего. Первое за многие годы лето без поездок за границу. Я корчусь в агонии страсти к путешествиям. Лондон опустел, все разъехались. Странные сны об Испании владеют мною.

Аликанте, Картахена. Дорога из Севильи в Гранаду.

Cante Andaluz [70] Андалузское пение ( исп .) — Прим. пер. звенит в моем внутреннем ухе. Маслянистый вкус соленой селедки на маисовой лепешке. Та девушка с орлиным носом в борделе Альмерии, что распахнула халат, когда я проходил мимо ее двери, показав мне свое нагое тело.

Новый граммофон. Подарок самому себе. Целый день Лист, Шопен. Брамс так прекрасен, что мне хочется покончить с собой. Дебюсси: ужасная envie de Paris [71] Жажда Парижа ( франц .) — Прим. пер. .

Как называлась та гостиница в Жуан-ле-Пен? „Отель дю Миди“? „Сентраль-Модерн“? „Бью Сежюр“?

Всем писателям следовало бы испытать в молодости бедность. Необходимость зарабатывать на жизнь порождает великую стойкость и создает запасы энергии.

Писать я не пишу, зато, слава Богу, вдруг открыл для себя радости чтения.

Писатели этой минуты: Стерн, Джерарди, Чехов, Тургенев, Мэнсфилд.

Перешел на Монтеверди, днем и ночью. Лотти, раздражительная и вспыльчивая, музыку по утрам не переносит. „Что такое, дорогая моя?“. „Слушать музыку до ленча ненормально“. А что значит — „нормально“?