Грация Деледда - Свирель в лесу

Сказать по правде, разговор их был вначале не слишком занимателен. Тот, что выглядел моложе, видимо, находился перед этим в отлучке, потому что спросил, не случилось ли чего нового в казарме за минувшие дни. Его товарищ рассказал ему о стычке между фашистами и коммунистами, которая произошла недавно на городской площади и в которую пришлось вмешаться таможенным охранникам, поскольку иных стражей общественного порядка поблизости не оказалось. Однако ни того, ни другого это событие не интересовало: они были совершенно равнодушны к политике и ко всем местным происшествиям. Тот, что был постарше и находился на площади во время беспорядков, говорил о случившемся с полным безразличием, и оба они казались здесь чужими и от всего далекими.

Потом старший немного оживился, рассказав об охоте на дельфина. Три беззаботных животных, заигравшись, подплыли к самому молу, и одного из них сразила пуля охранника. Но даже и это приключение не захватило воображения его собеседника. Он посвистывал и, казалось, совсем погрузился в приятные размышления. Но когда на серебряной лунной дорожке неожиданно появилась лодка без паруса, в которой темнели силуэты людей, молодой человек вдруг встал и засмеялся, тихо-тихо, словно он был один и вспомнил что-то очень забавное. Когда же лодка скрылась в темноте, он засмеялся громче, а потом, чертыхнувшись, опять сел на скамейку, сжимая ружье руками.

— Видел лодку, а? — протянул он низким, глуховатым голосом. — Я засмеялся потому, что как увидел ее, так вспомнил историю, которая недавно со мной приключилась. И смеялся я, конечно, над самим собой! История эта кончилась всего несколько дней назад, а началась еще в прошлом году. Тогда тебя еще здесь не было. Так вот, в прошлом году приглянулась мне служанка сержанта, и я ей тоже понравился, да еще как! Жить без меня не могла! Она бы до сих пор за мной бегала, да только я теперь человек ученый! Ну так вот, ты ведь знаешь, что ради чести мундира мы должны блюсти целомудрие, словно рыцари Мальтийского ордена. Поэтому сержант тут же заявил мне, что устав запрещает охранникам крутить любовь, по крайней мере, на виду у всех. Дело тут, конечно, было не в этом. Он просто испугался, что лишится служанки, а другой ему не найти. «Так точно, — сказал я. — Слушаюсь». Но девчонка от меня не отставала. Тогда сержант предупредил меня вторично, потом в третий раз, а на четвертый — отправил меня в дисциплинарные казармы в Порто Моле. Ты спросишь, что это такое? Так вот, я тебе отвечу: да будет проклят тот, кто выдумал это страшное место! Там ведь только казармы, скалы и море. Было нас там четверо мужчин да еще кот — все забытые богом и людьми. И делать нам было совершенно нечего, разве что спать, потому что, с тех пор как там появилась усиленная охрана, местечко это, бывшее ранее излюбленным приютом контрабандистов, стало безлюдным и тихим.

Мы шлялись взад-вперед по пляжу, точно пенсионеры на отдыхе, а в свободное время с разрешения бригадира играли в карты и пили. Вином он снабжал самолично, причем брал за него втридорога. Но мы и за это были ему благодарны и далее угощали его этим самым вином.

И вот как-то раз однообразие нашей жизни было нарушено появлением женщины. Черт бы побрал этих женщин! Кажется, святой Августин сказал: «Дьявол женщине сродни». Но эта женщина, ей-богу, была похожа на святую с картинки. Пришла она вроде бы для того, чтобы продать рыбу, и за все время даже ни разу на нас не взглянула. Высокая, смуглая, босоногая, ну совсем как мадонна. И мы не позволяли себе с ней никаких шуточек, только бригадир всякий раз при ее появлении пыжился и, ухмыляясь, подкручивал усы. Однажды я увидел ее на берегу с каким-то узлом в руках. Она шла словно летела — быстро, как лань: я с трудом ее догнал. Вначале она пыталась улизнуть от меня и даже не отвечала на мои вопросы, но потом заговорила — да так, что остановить ее уже было невозможно. Она рассказала мне трагическую историю про своего отца и его брата, которые сообща владели одной лодкой и никак не могли поладить между собой. Как-то ночью отправились они на рыбную ловлю, и ни отец, ни его лодка не вернулись обратно. И теперь она живет с дедушкой, старым рыбаком, который заставляет ее торговать рыбой и бранится, когда она приносит до­мой мало денег. Она вздыхала и жаловалась, но продолжала идти быстро-быстро, словно ее подгонял ветер, пока не добрались мы до того места на берегу, где стояла хижина, почти совсем скрытая от глаз кустами тамариска. Сколько раз я видел эту хижину, сколько раз осматривал ее, но никогда ничего там не находил. Девушка сказала, что хижина принадлежит ее деду, и направилась прямо к ней, а я, мамелюк этакий, конечно, пошел следом. Там мы уселись и принялись болтать о том, о сем, и я опомнился только тогда, когда заметил, что уже смеркается.

Не знаю, что такого было в этой девушке, но она будто опоила меня приворотным зельем. Казалось, прикажи она мне дезертировать — и я, ни на минуту не задумываясь, сделал бы это!

А ведь она даже не позволила поцеловать себя! Но, расставаясь, пообещала, что придет на следующий день и вообще будет приходить сюда часто.

На следующий день, да и все остальные дни, я бегал за ней, как собачонка, не заботясь ни о каких последствиях: раз уж меня сослали сюда за любовные шашни, плевать я хотел на всякие запреты! Но беда была в том, что вокруг хижины, как это скоро выяснилось, вертелся не я один. Я приметил там каких-то босоногих мальчишек и нескольких парней. Но она клялась мне, что никого из них не знает, любит только меня одного, и я слепо верил ей. Так прошел месяц, в течение которого мы неустанно предавались любовным утехам то на берегу моря, как чайки, то в дедушкиной хижине, как зайчики. Я был готов уйти в отставку и жениться на ней, а. она обещала отвести меня к деду, чтобы попросить ею согласия на наш брак, но почему-то все тянула с этим. Она объясняла мне, что боится деда, который обращается с ней, как с рабыней: посылает ее в лес за дровами, заставляет перевозить через реку к брату какие-то тяжелые узлы и свертки. И действительно, в те дни, когда она не являлась к нам в казарму со своей рыбой, я частенько видел ее со всякими узлами и свертками. Она тащила их куда-то, пыхтя и отдуваясь, и в эти минуты я чувствовал к ней не только любовь, но и жалость. И я засыпал эту нищую девушку подарками, среди которых были весьма дорогие вещи, я одел ее с головы до ног!

Однажды она не явилась на свидание. Я долго ждал, но она не пришла. Я испугался, что она заболела, и пошел ее искать. Ее дед, высокий злющий старик, — чтоб ему провалиться! — встретил меня палкой, да еще начал орать, что это я сманил из дома его внучку. На его крики сбежался народ, и меня чуть не убили камнями. Мое горе — да, да именно горе! — было таким неутешным, что товарищи даже не отважились подтрунивать надо мной, а бригадир посоветовал сержанту снять с меня взыскание.