Эльмира Нетесова - Эльмира Нетесова Мгновенья вечности

— Так и живи достойно! Во всем! Неужели не мог обойтись с пацаном иначе. Ты, взрослый человек. А он в малом возрасте беды хлебнул.

— Иваныч! На всех сердца и убежденья не хватает. Вон я сколько болел, кто мне помог? Только жена! А ведь я там один за весь поселок был! И никто даже не навестил. Вот и прорывает иной раз обида, ведь живой человек, все помню. От себя куда денешься? Мои дети знаешь, о чем спрашивают:

— Папка, ты людей загородил? А почему у нас холодно и нет хлеба?

— Поверишь, еле живой встал и пошел на работу. Падал, терял сознанье, но шел, чтоб в доме все было, и хлеб, и тепло.

— Ладно! С внуком я поговорю. Но и ты, Никифор, держи себя в руках, оставайся до конца мужчиной. Не ликвидируй в себе то, с чем ты уехал в Чернобыль. Оставайся тем, каким был тогда.

— Я постараюсь! — подал человек руку.

Вернувшись домой, Илья Иванович позвал Степку и долго говорил с ним наедине, как мужчина с мужчиной. После этого разговора мальчишка вышел на кухню притихший и задумчивый.

Шло время. Казалось, ничто не изменилось в поселке. Разве только переселенцев и беженцев поубавилось. Они незаметно растворились средь поселковых. Теперь их трудно стало отличить. Люди вжились так, будто родились здесь и никогда отсюда не выезжали.

Несколько раз приезжала в поселок Вика. Загоревшую, постаревшую, ее несколько раз встречал Яшка. Они общались, даже однажды вместе ездили на рыбалку с ночевкой у костра на берегу реки. Им было весело и грустно. Ведь вот так же что-то сокровенное нашептывала река, загадочно светила луна. Но лишь светила, уже не согревала таинственным огнем сердца и души, успевшие забыть и остыть друг к другу.

Почему в жизни так коротки любовь и счастье? Почему их нельзя окликнуть и вернуть? Они ушли и растаяли как эхо, как последний снег. Лишь в душе почему-то осталась старая обида.

Яшка всегда помнил причину отказа от него семьи Пики и никогда не напоминал девушке о прошлом.

Та по-прежнему была одинока. Не нашла себе ни друга, ни мужа. Она даже внешне изменилась, стала жилистой, сутулой, на лице появились горькие морщины, поблекли губы, потускнели глаза, выгорели волосы, а и сама огрубела. Она уже не смеялась как раньше, звонким колокольчиком, не пела от души веселые студенческие песни. Подолгу задумчиво смотрела на пламя костра, о чем-то молча думала.

Даже Леха перестал над нею подтрунивать, не задевал сестру, лишь изредка смотрел с сочувствием на угасающую в бабе девчонку и молча жалел, понимая, что отругать опоздал, а советовать не решался. Лишь тормошил, заставляя поесть уху, попить чай.

Но ведь взбрело ж кому-то включить веселую музыку. Она сорвала с ног всех, и Вика с Яшкой оказались напротив друг друга. Эх, как они танцевали! На них загляделись все. И кто-то невольно обронил:

— Ох! Какая была бы пара...

Вика на секунду замерла, а потом побежала в лес, рыдая. Яшка не пошел за нею. Он сел к костру, рядом с друзьями, молча закурил, успокоился. Он знал, даже детские обиды помнятся, взрослые, не забываются никогда. Каждый промах болит годами, иной до конца жизни помнится.

— Яшка! Успокой Вику! — попросил Леха.

— Она сама справится,— ответил тихо. И все вокруг поняли, что от прежней любви в душе человека остался лишь пепел...

В поселке за спиной участкового все еще шептались досужие пересудницы, не зная, к кому теперь приклеить участкового. Он никому не отдал предпочтенья. Его короткая вспышка к Фаине была еще быстрее погашена. Она сказала Якову, что он ни в ее вкусе и много моложе. Когда назвала свой возраст, Яков перестал видеть в ней свой идеал и предмет обожания. К тому же Фаина нашла работу в городе и вскоре уехала, сказав всем, что серьезно заболел отец, и его нельзя оставлять без ухода и присмотра.

С Яшкой они простились тепло, как старые, хорошо понимавшие друг друга приятели. Фаина даже дала ему свой городской номер телефона, сказав, что он может звонить в любое время. Вместо нее в райотдел приехал молодой парень из начинающих. Он не имел опыта работы и краснел от каждого забористого словца. К алкашам ездить опасался, не зная с какой стороны к ним подступиться и о чем говорить. Потому все время пропадал в райотделе. Яшка с ним не сдружился и окончательно разочаровался в психологе.

В семье Терехиных жизнь шла без изменений. Разве что Ирина Николаевна в последнее время стала уставать, часто болела, но по-прежнему, каждую ночь рассказывала сказки подросшему Степке. Он не мог заснуть без них и не ложился спать, пока бабушка не позовет его к себе.

— Степан! Ты уже большой, почти мужчина! Пора бы уже самому засыпать. Я в твои годы забыл о сказках,— говорил Яшка.

— Ну да! Какие там сказки, если под боком девки суетились, каждый день новые! Уж эти такие сказки рассказывали, что до утра на чердаке хохот стоял! — напоминал сыну Илья Иванович и говорил Степке:

— А ты, дружок, ступай к бабке! Детство пора короткая. Как роса на траве. Чуть солнышко, и нету ее. Береги себя от грязи! Сказки душу чистят.

Ирина Николаевна любила свою семью. Незаметная, немногословная, она вела свой дом без жалоб. На ней держалось все. Уж как успевала повсюду, знала только она. Женщина вставала раньше всех и засыпала, когда мужчины давно спали.

Она еще умудрялась работать. Раньше на хлебозаводе поселка знали Ирину Николаевну как бухгалтера. В этой должности она проработала почти тридцать лет. А потом сама попросилась на работу полегче, с меньшей ответственностью и занятостью. Ей предложили место вахтера, и женщина с радостью согласилась. У нее даже свободное время появилось, чему была несказанно рада.

Вот так вернувшись с работы вечером, удивилась, что муж уже дома, достала из сумки буханку теплого хлеба и услышала:

— Ты что? Украла его?

Ирина Николаевна возмутилась впервые:

— Да ты хоть дома можешь побыть человеком, а не сотрудником милиции? Почему, за что меня мучаешь вечными подозрениями? То ревновал меня к каждому столбу, теперь того не легче. Не украла я! Купила, как все, на копейки дешевле, чем в магазине, зато свежий, из последней выпечки. Уже третий год приношу, ты только увидел. Все наши покупают хлеб на работе. Только ты узнал впервые и сразу с подозрениями. Сколько лет с тобою живем, ты никогда мне не верил! Почему, за что эти муки? Какую радость с тобой видела? Вконец извел! Не могу больше с тобой! — заплакала женщина.

— Ирина, успокойся, прости меня, слышишь? Ну, сорвалось с языка глупое. Не буду больше! — приобнял жену. Та руку мужа с плеча сбросила:

— Да отвяжись! Сначала нагадил в душу, теперь лезешь!

— Ирка, да хватит бурчать, чего расходилась, как квашня на печке. Случайно вылетело, не заходись, забудь.

— Ты давным-давно ни в чем по дому не помогаешь. Все на меня взвалил как, на кобылу. А я тоже работаю и устаю как все. Почему я везде и всюду сама, будто проклятая, а еще эти твои подозренья, ну, сколько могу терпеть? — возмущалась женщина.