Висенте Сото - Три песеты прошлого

Вис утвердительно закивал головой, и старик продолжал:

— И я говорю себе: ну давай. Но тут вдруг захотелось мне по малой нужде, да так, что невтерпеж, и я сказал себе: ну давай — и начал тихонько вылезать из-под мешков с соломой… Тут слышу — снова отбивают часы, начал считать и сбился. Не то десять, не то одиннадцать. Я говорю себе: ну, чего ты ждешь — а я хотел подождать, пока снова не пробьют часы, ведь я сбился со счета. Потом подумал: зачем? Дети ушли, кругом ни души. Наконец двигаюсь к дому, больно уж тянуло меня к жене и сыну. То прыжками, то крадучись, точно дикий кот, леплюсь к глинобитным стенам загонов, чтобы в лунном свете не видно было моей тени. Дойдя до своего загона, перемахиваю через стену и мягко опускаюсь на землю рядом с поленницей дров. Будто нырнул в колодец…

— Отец, — сказал сын.

Старик подошел к столику, налил себе вина, выпил одним духом и закончил рассказ:

— В доме было темно, а задняя дверь, та, что выходила к дровянику, была приоткрыта, как только я дотронулся до ручки, жена открыла ее изнутри.

Он сел и сразу обмяк, постарел до своего собственного возраста. Даже стал старше. Лет на десять. На пятнадцать. И только тогда ты заметил — раньше не обратил на это внимания, — что старик, переживая эти последние два месяца своей жизни, чудесным образом помолодел. Он снова вернулся в горы, почувствовал себя на воле, но в смертельной опасности. И на тебя дохнуло жарким ветром его молодости, как на него — ветром родных гор, и ты увидел, как он пробирается по крутым тропинкам в скалах, сопровождаемый собственной тенью, молодой и настороженный, как дикий кот. И вдруг, мама родная, — да, меня таки расстреляли. Запереть свою свободу в последнем прибежище. Год за годом, год за годом, без тени, год за годом — сорок один год и три месяца прожить мертвецом.

Вис, тоже обмякший, не очень прислушивался к тому, что говорил сын. Вис не знал, что именно символизировал для него этот старик, но это нечто ранило его в самое сердце. Он вежливо слушал сына, который очень хорошо понимал, что его отец… Откуда ему было знать, как долго продлится заточение, которому он себя подверг, с каждым годом его надежды угасали, сменившись наконец отчаянием, но так было со всеми, кто прятался, понимаешь, отец, нам еще повезло, что мы не нуждались, потому что тетка отца, а может, матери умерла, оставив нам в наследство оливковую рощу и какую-то недвижимость, вы знаете, я даже сумел получить образование и посвятить себя торговле, как и он, расширил дело, наладил учет, хотя мне не хватало его красноречия и знания жизни, да, отец, я пошел по твоим стопам, но время шло, многое забывалось, были всякие амнистии, и мы с матерью надеялись, а он — глядите-ка, его это не касается, он не отбывал заключение, он был расстрелян, а мы говорили, что, наверное… Мы пробовали поднять на смех его опасения, хотя бы эта история с кувшином, знаете, сунет в него голову: нет у меня тени, я — мертвец, — и ну плакать, и кричать, и ругаться, и хохотать…

Отец, окаменевший в своей старости, сказал, глядя в пустоту:

— Но я же мертвый, потому что у меня нет тени.

— Ну вот, видите, разве это…

Тут зазвонил телефон, Вис взял трубку: Бла? Я же тебе сказал, что… — но это была не она, Вис передал трубку сыну.

— Слушаю. Да. Кто? — И,отведя трубку: — Извините. — Затем снова в трубку: — Одну минуту. — Взял с полки какую-то папку с бумагами, раскрыл, посмотрел что-то и сказал: — Все готово, сеньора, но пойти придется послезавтра, завтра все конторы закрыты — праздник Непорочного зачатия, — и продолжал в том же духе, но Виса поразили его слова о том, что завтра — праздник Непорочного зачатия (неужели завтра?) , для него это было неожиданно, он давным-давно забыл о подобных праздниках, и он вдруг осознал, как быстро летит время, надо спешить, надо что-то сделать — что я тут, собственно, делаю? — а сын старика тем временем повесил трубку.

— Прошу прощения. О чем я говорил? Ах да. Были амнистии, умер Франко, снова появились различные партии, демократия…

А окаменевший в своей старости отец сказал:

— Сидя здесь, я год за годом слышал, как звонили по усопшим колокола, умирали мои друзья и мои враги, и всякий раз, как кто-нибудь умирал, я чувствовал себя все более одиноким, все более мертвым…

— Вот именно, — перебил его сын. — Сколько раз я говорил тебе, что никто уже тебя и не узнает, а если и узнает какой-нибудь старик или старуха, то перекрестится и скажет: чур меня…

— Скажет “чур меня” потому, что увидел мертвого, расстрелянного…

В какой-то мере Вис признавал, что сын со всей его логикой и доводами рассудка уступает отцу, который знать не желает никаких доводов, руководствуется только чувствами и ничего не боится, потому что давно уже пережил смертельный страх, — все это как-то странно.

— Ну чего тебе теперь бояться? — спросил сын.

— Сегодня колокола звонят по одному, завтра по другому, и так по всей Испании, значит, люди продолжают убивать друг друга и война не кончилась.

Сын взял отца за лацканы пиджака и встряхнул:

— Да замолчи ты, замолчи!

Отец как будто не осознал того, что говорил ему сын, он, возможно, его и не слушал, однако умолк, а сын показал себя перед Висом с новой стороны, о которой Вис и не подозревал.

— Проклятье, и сын мой должен вечно носить в себе эту чертову тайну! Не только я, но и он! Будь она трижды проклята.

Отец отстранил его от себя и сказал:

— А мне постоянно снится, что меня расстреливают в упор, так что обжигает порохом, — и закрыл лицо руками.

Вису он снова показался вполне живым человеком, слегка покачивающимся на ногах, но живым, вовсе не мертвым.

— И я просыпаюсь весь в поту и дрожа, — продолжал старик, — говорю себе: не бойся, ты уже расстрелян. И не раз мне приходило в голову сдаться, пойти к кладбищенской стене и сказать: вот я.

Вис встал.

— Так и надо было сделать, черт побери. — Он что-то искал, ах да, где же пальто? — Так и надо было сделать. Быть мертвым очень удобно, друг мой. Намного трудней быть живым, вот как! Где мое пальто?

Сын смотрел на Виса открыв рот, а отец уже все понял.

— Я ухожу. Можно позвонить жене?

— Конечно, — сказал сын. — Но послушайте…

Вис начал шарить в карманах, отыскивая карточку гостиницы, и спросил старика:

— Вы идете?

— Я? Куда?

— В Испанию. Она там, за дверьми. Туда, где вы той ночью оставили свою тень столько лет тому назад… — Он набирал номер, продолжая говорить: — Сорок один год и три месяца тому назад. Ну как? Вернетесь вы в Испанию? Или хотите по-прежнему совать голову в кувшин? А звезды можно потрогать руками.

Наконец сонная толстушка в холле гостиницы сняла трубку:

— Алло?

— Будьте любезны, соедините меня с номером сто шестнадцать. — И, не глядя на старика, продолжал: — Искать свою тень. Она в Испании.