Леонид Левонович - Ветер с горечью полыни

Гарошка удивил. Андрей считал, что бывший второй секретарь райкома затаил обиду, когда его, Андрея, избрали первым, поскольку на эту должность претендовал Гарошка. Раньше их связывали нормальные, товарищеские отношения: Андрей Сахута — председатель райисполкома, Гарошка — второй секретарь, их объединяло общее дело. А тут ситуация поменялась: Гарошка сделался подчиненным, подчеркнуто угодливым и послушным. Сахута старался ничем не обидеть товарища по партии. Года два они работали вместе, довольно дружно и слаженно, но прежней теплоты и духа товарищества уже не было. Потом Гарошка перешел в горком на должность заведующего отделом. В начале 91-го, когда ощутил, что в воздухе запахло жареным, на имя жены, инженера по образованию, зарегистрировал фирму, которая начала выпускать счетчики горячей и холодной воды. Продукция нужная, фирма набирала силу. Гарошка расправил плечи. После ГКЧП он и позвонил Андрею: подал руку помощи. Ада ухватилась за это предложение: «Соглашайся, твоя лесная профессия в городе мало где нужна». Правда, ему обещали должность в Министерстве лесного хозяйства — министра он давно знал. Это была одна из причин нежелания идти к Гарошке. А вторая — иного рода: Андрей в глубине души боялся, что бывший его подчиненный хочет потешить свое самолюбие: «Ты когда-то командовал мной, а теперь я покомандую, да так, как захочу, поскольку никакой профсоюз, не то что партбюро, тебя не защитит».

Однако на вакантную должность в министерство взяли человека из ЦК. Жена, как прослышала об этом, учинила скандал: Андрей и Ада впервые крепко поссорились. Он пожалел, что не имеет «запасного аэродрома» — любовницы, к которой можно было бы уйти. Порой совсем не хотелось жить.

Даже возникали мысли о суициде…

Эти воспоминания промелькнули в голове Андрея Сахуты под перестук колес плацкартного вагона поезда, который мчал его на родину. Дорога всегда успокаивает человека. И Сахута чувствовал себя увереннее, в душе проклюнулся росток надежды: станет работать в родных местах наперекор радиации. Он начнет новую жизнь, воспрянет духом и телом. Он должен выстоять. Не сломаться.

Развал партии подкосил многих. Припомнил Семена Михнюка, который не дотянул до пенсии, упал, как подрубленное дерево. А как-то Андрею попалась на глаза статья: «Они ушли из жизни вместе с целой эпохой». Это была перепечатка из французского издания. Речь шла о самоубийстве бывшего милицейского министра Пуго, участника ГКЧП, бывшего главного хозяйственника СССР Кручины, маршала Ахромеева. Сильно, болезненно впечатлила статья. И тон ее был издевательский: ушли из жизни — туда им и дорога. Андрей особенно жалел маршала Ахромеева, с интересом слушал его острые, смелые выступления на съезде депутатов в Москве. Даже возникло сомнение: а сам ли ушел из жизни этот мужественный человек, не помогли ли ему это сделать?

В Могилев поезд пригрохотал под вечер. Стоял он тут аж двадцать минут, потому и договорились встретиться с Миколой Шандабылой. Вслед за пассажирами Андрей вышел из вагона и сразу увидел земляка, переваливавшегося навстречу. Высокий, грузный, краснолицый, в шикарном светло-сером костюме, но без галстука — воротник розоватой рубашки был расстегнут. Рубашка розоватого цвета неслучайна, чтобы не так в глаза бросалась краснота лица. Эта краснота, гладкость и ширина лица, а также круглое брюхо, выпиравшее из-под пиджака, ярко свидетельствовали, что заместитель председателя облисполкома по чернобыльским проблемам успешно побеждает радиацию. Своим видом он убеждал: «Вот я, мотаюсь по зоне, почти каждый день бываю в командировках, в отселенных деревнях — днюю и ночую на загрязненной территории, а меня и черт не берет».

Разве можно было узнать в нем того отчаянно-молодецкого танцора и гармониста, ловкого, легкого и с косою на сенокосе, и на вечеринке в плясках? Земляки обнялись. Николай Артемович похлопал Андрея по плечу, пристально глянул в глаза, будто искал приметы грусти и душевных терзаний у безработного обкомовца. И, конечно же, нашел их, поскольку Андрей похудел за последнее время, и плечи как-то по-старчески опустились. Но обратился земляк нарочито весело:

— Ну, выглядишь бодро. Молодцом! Не горюй! Все утрясется. Лихо перемелется, и снова хорошо будет.

— Ой, боюсь, долго лихо будет хозяйничать, — невольно вздохнул Андрей.

— Дорогой мой, никто этого не знает. Вот устроишься на работу. Поддержку гарантирую. Ты позвонил Раковичу?

— Не нашел я его, — соврал Андрей, поскольку и не искал — постеснялся. — Где-то на районе был…

— Напрасно. Ну, я сейчас на квартиру позвоню.

Попрощались без объятий. Миколе было неудобно, что не приглашает Сахуту в гости, не ищет для него вакансии в областном центре. Но он и сам чувствовал себя на своей должности неуверенно, поскольку и так уже три года после пенсии работает. Кое-кто из бывших обкомовцев и городских партийных деятелей не против занять его кресло, правда, с оглядкой, поскольку ездить в зону никому особо не хочется.

Дальше Андрей ехал один в купе. Всматривался в окно, словно прилип к нему. Начался лес. Деревья то отбегали на какую версту от железной дороги, то снова обступали рельсы с обеих сторон. Лес был все больше смешанный: березы, осинник, старые толстенные ольхи роскошествовали, как барыни.

Изредка на окраине леса возвышались дубы. Они слегка закраснелись, еще не хотели поддаваться дуновениям осени. Зато осины уже вспыхнули багряным пламенем, зажелтелись березы. Начиналось золотое бабье лето. Яркое вечернее солнце, словно прожектор, высвечивало и поваленные деревья, и хлам — неубранные, не сожженные ветки. Глаза не хотели это замечать, они любовались красотой верхнего яруса леса.

Андрей любил время бабьего лета. Любил прозрачность воздуха, чистоту высокого неба, многоцветное осеннее убранство и некое умиротворение в природе, которое передавалось и человеку. Легкая грусть овладевала душой: отлетело в теплые края вместе с птицами еще одно лето, впереди долгая зима, но после нее обязательно настанет весна, все живое расцветет, воспрянет душой и телом человек. Весной никто не хочет умирать. Цвести и радоваться стремится все живое.

Но на этот раз бабье лето мало радовало Андрея. И на душе не было того возвышенного ощущения, того волнения, которое охватывало, когда ехал на свою малую родину. Раньше всегда казалось: чем ближе родная деревня, тем больше в воздухе кислорода. Теперь на душе было уныло, тревога, неизвестность и неопределенность портили настроение, точили сердце.

На станцию Андрей Сахута приехал после полуночи. Несколько человек вышло из вагона, он ступил на перрон последним, сразу почувствовал дыхание влажного упругого ветра.