Олег Тарасов - Боги войны в атаку не ходят (сборник)

— Давай тебе прогноз продаж на следующий месяц выведу: по сортам водки, по количеству. Погрешность, конечно, будет, куда без этого, но база сработает…

— Вот так, из ничего — расчёт? — удивился Андрей.

— Почему из ничего? Изучу дела за последние три месяца…

— Слышь, изучатель, а не пошёл бы ты… — Кенту никак не сиделось в сторонке, тем более, когда тут всякие «сапоги» лезут из него ноль рисовать! Выразительным жестом, будто ни много ни мало — предупреждал об ограблении, он толкнул Андрея в плечо: — Просвистит Фаллос тебе всю прибыль! Это ж коммерческая тайна!

На откровенное натравливание Андрей не обратил внимания.

— Ну-ну! — ткнул он Фалолееву в листок. — Как это?

— Говорю же, собрать исходные данные…

— Какие исходные данные?! — зло цыкнул Кент. Равнодушие Андрея к его предупреждениям оскорбило зековскую душу. — Народ берёт пойло и пьёт! Всё!

— Может, помолчишь?! — Андрей оборвал неугомонного друга и повернулся к Фалолееву. — Что тебя интересует?

— Ну, много чего: цена, название, фасовка, этикетка. Есть такие тонкости, что, может, и ты внимания не обращаешь. Календарь, праздники, погода…

— Видал! Он уже круче тебя спец! — всё пытался разжечь пламя негодования Кент.

Фалолеев, стараясь не обращать внимания, продолжал:

— …период появления товара на рынке, всё, вплоть до крышки: закручивается или с ушком, — загибал он в азарте пальцы. — Чем больше в уравнении… — он хотел сказать «многочленов», но спохватился — Кент просто взбесится от тупого восторга, — …компонентов, тем точнее ответ.

Андрей смотрел на артиллериста с полной серьёзностью.

— Угадаешь — заместителем возьму! Хватит в этой робе народ смешить.

Фалолеев растерялся: никогда он и не думал, что его красивая военная форма, всегда тщательно отглаженная, в чьих-то глазах воспринимается посмешищем. Значит, и он сам — красивый, опрятный, статный… клоун, что ли?

— Годится условие? — спросил его сосед. — По рукам?

Артиллерист молчал, словно новыми, зрячими глазами оглядывая невесёлые полковые дела, — ведь видно, что они безудержно катятся под откос! Да разве только полковые? А округ? Вооружённые Силы?! У всех пункт назначения — тар-та-ра-ры! Прав сосед, как ни горько, а одним словом верную суть выразил: в посмешище военные превратились, да ещё в такое ничтожное посмешище, что им теперь в прилюдных местах за одни погоны морды чистят. С огромным наслаждением!

— Годится! — глухо отозвался он — без радости, без горечи.

— По рукам! — Андрей ухватил кисть Фалолеева в живой замок, потянул к Кенту. — Разбивай!

Его проверенный дружок, медленно и манерно кривя губы, презрительно отстранился.

— Пошли вы! Арифметики хреновы!

Каждый советский полк с рождения одарен персональной святыней — боевым знаменем. Без боевого знамени военным никак, под его сенью Родине присягают, с команды «Знамя — внести!» любое торжество начинается, а не дай Бог, война — разворачивают защитники алое полотнище и вперёд, в атаку!

Нет ничего более почитаемого и оберегаемого, чем боевое знамя, потому как оно воплощение чести, а честь теряется лишь раз: не уберёг полк знамя — считай, законную смерть себе накликал. Для знамени не скупится полк на самое почётное, красное место, где будут лелеять боевой стяг и стеречь как зеницу ока.

Однако в любом полку ещё есть местечко, способное побороться со знаменем за народную любовь. Оно хоть с виду неприметное и от глаз спрятанное, потому как напрочь лишено пафоса и патриотизма, но военными весьма почитаемое. Это — касса.

Неравнодушие людское к маленькому окошечку объяснить просто — как рьяно ни служи, как ни возноси обязанности свои, как ни днюй, ни ночуй в казарме, а без денег в этой жизни никуда. С пустым карманом — всё равно что машине без колёс, птице без крыльев, зверю без ног. Так с незапамятных времён мир устроен, и товарно-денежные отношения даже великий коммунист Ленин не отменил.

Мимо знамени военный сто раз прошмыгнёт, сто раз рукой взмахнёт, а всё ж ни прибытка, ни убытка от этого, разве что моральное успокоение — приветствовать знамя по уставу положено. А с полукруглым окошечком ритуалы вытворять устав не требует, его офицеры и прапорщики исключительно из личных побуждений почитают. И сила в кассе сокрыта огромная, не слабее, чем в боевом знамени: профукал полк знамя — расформируют с позором; из кассы три-четыре месяца фигу покажи, и расформировывать не надо, все сами разбегутся. Потому день, когда открывается касса, особый в календаре день, а люди по ту сторону окошечка в полку не самые последние.

Главным распорядителем при полковой кассе состоял Гавриил Пегий — белокожий, насквозь светящийся от худобы тридцатилетний прапорщик. Верным признаком его умственных способностей и соответствия высокой должности было раннее облысение и вечно-задумчивое состояние. Все звали Пегого Гаврилой, но тот панибратства в вопросах имянаречения не терпел (с простым народом, естественно) и «Гаврилу» всегда с достоинством поправлял на «Гавриила».

Слыл Гаврила-Гавриил редким скрягой, и слыл вполне заслуженно, даже законные, полагающиеся деньги, он выдавал через великое собственное пересиливание, почти что через ломку, словно расставался с собственными, тяжко нажитыми купюрами. Явные всем печаль и страдание, посещавшие кассира в дни зарплаты, породили злые слухи, будто, когда полковой ящик пустел, Гаврила от тоски поправлялся валерьянкой и валидолом.

Денег взаймы у него всерьёз никто не просил, ввиду полной бесполезности, но ради шутки этим забавлялись. От просьбы занять тонкое лицо Пегого сразу делалось каменным.

— Мне по статусу одалживать не положено, — с торжественной строгостью просвещал он охотников до чужих финансов.

— Это почему? — косил под простачка шутник и заодно осведомлялся об особом статусе доходяги Пегого.

— Потому как кассир и по доброте душевной всю кассу в распыл пустить могу. За вас потом в тюрьме сидеть?

— То ж за казённые сидеть, а ты свои займи!

— Свои! — хмыкал Гаврила, пугливо сводя к носу маленькие блёклые глаза. — Начнёшь своими, кончишь-то казёнными!

Фалолеев, поднаторевший при музыканте Гоше в остроумии и ироничности, неусыпное бдение Пегого «над златом» в первый же год своей службы превратил в мишень для насмешек. Он подзуживал тщедушного кассира по любому поводу, и именно он, вдобавок к расхожему имени «Гаврила», запустил в употребление ещё и умилённо-унизительное «Гаврюша».

Свои остроты молодой лейтенант выкладывал на публике, толпившейся перед кассой, а в день зарплаты вообще считал долгом подойти поближе к окошку и с наигранным сочувствием осведомиться: «Что, траур сегодня у Гаврюши?»