Олег Тарасов - Боги войны в атаку не ходят (сборник)

Он нервно прокашлялся и согласился составить Фалолееву компанию, но девушкам, пусть даже и подвыпившим, новый гость показался старым, а для интимного дела вовсе негодным. Дружным застольем все удовольствия Григорьева и исчерпались. Пары на его глазах отсортировались и без стеснения расползлись по квартире, а он, дважды отвергнутый молодыми особами, тихо исчез.

После полуночи Фалолеев постучался к Григорьеву и, увидев, что не закрыто, вошёл. Командир, прилично пьяный, окопался на кухне сычом — вертел в руке стаканчик, словно хотел в стеклянных гранях увидеть нечто облегчающее тоску, и с тихой мрачностью цедил: «Боги войны в атаку не ходят! Боги войны попивают винцо!»

Григорьев оглядел гостя печально-отрешённым взглядом, отставил стакан.

— Фиаско, Гена! — пьяная горечь его прорвалась в усмешке без удержу. — Половая атака не для меня!

— Михалыч, ты о чём страдаешь? — Фалолеев плюхнулся рядом на табуретку, приобнял. — Даже я на баб проще смотрю, а тебе сам Бог велел! Надюша у тебя есть? Есть! И держись за неё!.. Не дали — ну, не конец света же!

— Не конец, но… я-то губу на молоденькую штучку раскатал, дурак! Да если бы губу, а то… сам понимаешь, настроился… мужик же!

Фалолеев свободной рукой ухватил недопитую бутылку, приподнял, наморщил брови, как великий философ, и замер, собираясь с речью.

— Я их топчу из спортивного интереса — не более! А это не повод завидовать, Михалыч! Скажу больше: тебя какие-то шалавы кинули в зрелом возрасте, а меня… любимая в расцвете юности продала!.. Когда сердце было трепетно и ранимо!.. Ничего, пережил! — он опрокинул бутылку в стакан, и от резкого движения остатки водки чудом не хлестанули мимо. Ни Фалолеев, ни Григорьев даже не моргнули глазом, разговор выходил для них сейчас важнее водки.

— С тех пор никому ничего не должен… Нулевой баланс! — Фалолеев так же размашисто приземлил пустую поллитровку на пол, едва не обратив её в осколки. — Всем и заранее!

— Кто посмел тебя кинуть? — забывая о своей печали, сочувственно встрепенулся Григорьев. Впрочем, встрепенулись лишь усталые, осоловелые глаза, руки же вяло выписали какой-то замысловатый и неразгадываемый иероглиф. — Ты… молодой, красивый!.. Не дурак!

— Вот то-то, Михалыч! Молодой, красивый! Не дурак! А кинули, как вшивого кота — пинком под зад. Первое светлое чувство изгадили…

— Никогда… ты… про несчастную… любовь… не говорил, — Григорьев от перегруза спиртным выдавливал слова медленно, почти мямля, но соображать — ещё соображал. И даже потянулся тесно обнять своего подчинённого, пожалеть.

— Что говорить? Весело, что ли? Влюбился я на третьем курсе, в лаборанточку… Эльзу. Красавицу, стройняшку! Завивала она свои чёрные кудри до плеч мелко-мелко, будто кольчужку, шла по коридору, личико белое, талия… — Фалолеев выразительно обрисовал ладонями силуэт, — кудряшки прыг-скок, прыг-скок! Курсанты сознание от её вида теряли. Нимфа! Клинья подбивали в день по десять желающих, а у неё… ко мне интерес проклюнулся… — понимая, что он пускается в неприятное прошлое слишком глубоко, Фалолеев не торопясь опустошил стакан и жестом пожилого, степенного человека вытер рот. — Не верил сначала счастью своему, потом гляжу, всё взаимно. Полгода друг другом наслаждались, о свадьбе даже обмолвились… я родителям написал, фотку её выслал…

И вдруг раз — майорская жена моя Эльзочка! — с яростью Фалолеев стукнул кулаком в стену, потом резко осадил гнев и, поблёскивая наивными растерянными глазами, приложил отбитые костяшки к губам. — Когда спелись?.. Мне одной фразой от ворот поворот: «Прости, за заблуждение!» Заблуждение! У меня сердце взрывом в клочья, а у неё заблуждение! — Он откинул спину назад, уставил в никуда вялый бессмысленный взгляд. — Свадьбу они в училищном кафе играли. Я сам не свой был, лихорадило, как при смерти. Не помню, как уж вечером ноги к этому кафе принесли помимо воли, сами. Понимал, что только хуже будет, нет, не устоял, прибежал… разглядел сквозь стекло небесную нимфу свою… в платье белом, с кудряшками помрачительными… под «горько» херакнул кирпичом по громадному стеклу что есть мочи. Привет от Геночки Фалолеева… бывшего возлюбленного! Распишитесь в получении!.. Не знаю, что дальше бы вытворил, ребята с отделения под руки подхватили, в казарму уволокли, — Фалолеев рывком встал, с какой-то нечеловеческой силой стряхнул прошлое, даже усмехнулся и хлопнул Григорьева по плечу: — А ты за свою старость переживаешь! Да у тебя как у майора такие шансы! Какая-нибудь Эльзочка на крючок отловится, что все ахнут!

Григорьев осовело улыбнулся, выказывая улыбкой весь свой запас романтичности, разом посветлел лицом.

— Эльзочек… мне не нужно. У меня Надюша… любимая!

Рита была молода и сочна. Всего лишь. Красота — настоящая, с положенными элементами гармонии, выверенными изящными пропорциями, привлекательной тонкостью, — увы, не поселилась на её лице. Носик от папы-мамы вышел чересчур пышненький, приплюснутый, скулы широкие, тонкие брови разлетались на круглом лице крыльями и явно свидетельствовали о наличии восточных предков. Зато вся она — и лицом, и телом, и почти детскими наивными тёмно-голубыми глазами — излучала бурное, искреннее желание жить, любить и быть любимой.

Но главный козырь гостьи, на который клюнуло разудалое сборище, обитал совсем в других краях: грудь её — спелая, девичья, бархатная, приятно загорелая — из доступного обзору места выглядывала с манящей, соблазнительной очаровательностью. И синее приталенное платье с длинными прозрачными рукавами из газового шёлка демонстрацию главного козыря исполнило отлично: не пошлым чрезмерным декольте, а тем, что большую часть несомненных достоинств молодой, пышущей соком груди укрыло заманчивой тайной.

На вечеринке, оказавшейся по ряду обстоятельств жиденькой не только на предмет красавиц, но и вообще на женский пол, Фалолеев подметил Риту как единственно сносный экземплярчик. Оставшуюся парочку девиц — какую-то угловатую, прыщавую шмару в красной вязаной кофте и ещё дурнушку — толстую, с «короткоствольными ляжками», без всякого повода заливающуюся несдержанным идиотским смехом, — он забраковал категорически.

Общество, хоть и весёлое, но лишённое завлекательных женских персон, Фалолеева не будоражило. Он спокойно ужинал, и оттого, что ничего более-менее приятного его взору не подворачивалось, посматривал на Риту. И быстро сделал заключение, что две шмары оторви-да-брось этой Рите явно не подружки: симпатичность у человека симпатичностью и корявость корявостью, но воспитание и манеры берутся из совсем другого места.

С Ритой, которую он про себя почему-то назвал барышней, развязность и бесстыдство этих «двух оторванных тёлок» абсолютно не вязались. А увидев пару раз в глазах Риты растерянную наивность, он даже пожалел девушку. Что её сюда занесло?.. Судя по праздничному платью, попалась на агитацию серой мышки. Та мастерица расписывать женихов! Только ошибочка с приличным обществом вышла, если назвать без прикрас — в конкретную клоаку завлекли…