Чарльз Фрейзер - Холодная гора

— Руби здесь нет, — сказала она.

— Мы просто так пришли, — сказал Стоброд. — Мы составим вам компанию, если вы не против.

Он и его спутник положили свои инструменты, и Стоброд сел на землю возле стула Ады. Она отодвинула стул на расстояние, которое сочла более подходящим, и села тоже.

— Собери еще веток для костра, — сказал Стоброд своему товарищу.

Тот без слова в ответ отправился к темной опушке леса. Ада слышала, как он подбирает там ветки и ломает до длины, подходящей для костра. Стоброд порылся за пазухой и вытащил бутылку с коричневым напитком. Стекло было тусклым, почти непрозрачным от царапин и следов пальцев. Он раскупорил бутылку и провел горлышком у себя под носом. Затем поднес бутылку к костру, посмотрел на свет сквозь темную жидкость и сделал небольшой глоток. Он издал свист из двух нот: от высокой к низкой.

— Виски слишком хорошее для меня, но я все равно выпью, — сказал Стоброд.

Он сделал длинный глоток, затем снова закупорил горлышко и спрятал бутылку.

— Мы давно вас не видели, — сказала Ада. — Как вы поживаете?

— Отлично, — ответил Стоброд. — Жить в горах как какой-нибудь преступник — это вам не шутка.

Ада вспомнила историю, рассказанную пленником через прутья тюремной решетки. Она начала пересказывать ее Стоброду в качестве предупреждения о том, что может ждать дезертиров, но он уже ее знал. Эта история обошла весь округ несколько раз, вначале как новость, затем как слух и позже как легенда.

— Эта банда Тяга — сборище убийц, — сказал Стоброд. — Особенно после того, как много раз им все сходило с рук.

Незнакомец, собиравший хворост, вернулся к костру и бросил несколько разломанных веток в огонь, затем сделал еще несколько ходок в лес, чтобы хватило надолго. Закончив, он сел на землю рядом со Стобродом. Этот человек не говорил ни слова и не смотрел на Аду, но уселся под таким углом к костру, чтобы смотреть на Стоброда.

— Кто ваш товарищ? — спросила Ада.

— Этот малый — сын Суонджера, Трендель. То он говорит одно, то другое, в общем, трендит, как его банджо. Никто не хочет иметь с ним дела, потому что он туповат. Вот я его и называю Трендель.

У этого человека была большая круглая голова, которая постоянно клонилась то в одну сторону, то в другую, как будто Бог специально поместил внутри нее так мало, чтобы посмеяться. Хотя, по словам Стоброда, Тренделю было почти тридцать, люди все еще называли его малым, потому что его ум не мог преодолеть самого незначительного затруднения. Для него этот мир не имел никакой упорядоченной последовательности, никакой причинной связи, ничего предшествующего. Все, что он видел, было ново для него, так что каждый день был парад чудес.

Он был толстый, с широким задом, словно его кормили только мучным и жирным. Его соски, большие, как у свиноматки, выпирали из-под рубашки и тряслись при ходьбе. Штанины у него были заправлены в башмаки и нависали над ними, закрывая ступни, слишком маленькие, чтобы держать его вес. Волосы у него были светлые, почти белые, а кожа сероватая, так что в целом его лицо производило впечатление лепешки из пресного теста на фарфоровой тарелке. У него не было ни одного таланта, кроме недавно открывшейся способности играть на банджо, если не считать талантом то, что он был предупредительным и добрым и смотрел на все, что происходило вокруг, широко распахнутыми глазами.

Стоброд рассказал, как они повстречались, и, пока он говорил, парень не обращал на это ни малейшего внимания, будто не понимал, что это о нем шел разговор, или ему было все равно. Трендель рос сам по себе — вот что следовало из рассказа Стоброда. Он не представлял никакой ценности для семьи, так как плохо соображал и поэтому его нельзя было заставить работать. Любая работа была для него слишком трудной, и он всячески сопротивлялся, лишь бы ничего не делать. Его секли, но он безропотно терпел наказания и все равно ничего не делал. Поэтому, когда он чуть повзрослел, его оставили в покое, и он проводил все время, бродя по Холодной горе. Там он знал каждую трещину. Ел он то, что само шло ему в руки, не делая различия между личинками и олениной. Не обращал внимания на время дня и при полной луне бродил по ночам. Летом он спал на подстилке из ароматных иголок под тсугой или пихтой и, только когда долго шли дожди, прятался под выступами скал. Зимой он по примеру жабы, сурка или медведя жил в пещере, почти не двигаясь в течение холодных месяцев.

Когда Трендель с некоторым удивлением обнаружил обосновавшихся в его пещере дезертиров, он поселился вместе с ними. В особенности он привязался к Стоброду из-за любви к скрипичной музыке. Стоброд был для него большим музыкантом, мудрецом, человеком, открывшим ему глаза. Когда Стоброд прикасался смычком к струнам, Трендель иногда пытался петь под его музыку, но голос у него был как утиное кряканье. Когда обитатели пещеры кричали, чтобы он заткнулся, он поднимался на ноги и начинал топтаться в таинственном танце, состоящем из судорожных подергиваний; такой могли танцевать древние кельты после какого-нибудь очередного поражения от римлян, ютов, саксов, англов и бриттов. Парень дергался и мотался по пещере до тех пор, пока весь не покрывался потом, затем валился на усыпанный мусором пол пещеры и, вперившись взглядом в скрипку, чертил носом в воздухе рисунок музыкальной фразы, как человек, следящий за парящей в небе птицей.

Стоброд выводил какую-нибудь мелодическую фигуру, повторяя ее раз за разом, и со временем она воздействовала на мозг Тренделя как заклинание. Ему нравилось то чувство, которое возникало у него от игры Стоброда, и он сделался сам не свой и от скрипки, и от скрипача. Он стал следовать за Стобрсдом повсюду как привязанный, словно спаниель, ждущий подачки от хозяина. Ночью в пещере он лежал не засыпая, пока Стоброд не ложился спать, и тогда он подползал к нему и приваливался к его спине. Стоброд просыпался на рассвете и бил парня шляпой, отгоняя на подходящее расстояние. Затем Трендель сидел у огня на корточках и смотрел на Стоброда так, словно в любую минуту ждал чуда.

Однажды Стоброд неожиданно натолкнулся на банджо для Тренделя во время одного из рейдов — слово, которое обитатели пещеры обычно использовали, чтобы придать достоинство ставшим привычными для них грабежам богатых фермеров, тех, кем кто-нибудь из них бывал недоволен. Поводом могла служить любая малость десятилетней давности. Какой-нибудь человек проезжал мимо на лошади и забрызгал вас, когда вы стояли, готовясь идти через грязную дорогу, или задел вас при выходе из лавки, или вдруг схватил за руку без слова извинения, или нанял на работу и не торопился расплатиться, или отдавал вам приказания в тоне, который можно истолковать так, будто он считает себя выше вас. Припоминалось все — любое пренебрежение, клевета или насмешка, какой бы она ни была давнишней. Времена же наступили как нельзя подходящие для того, чтобы свести счеты.