Георгий Байдуков - Рассказы разных лет

Байков вернулся в комнату, где спали жена и ребенок. Достал из чемодана гимнастерку. Оделся в новенькую форму комбрига. Он тщательно поправил на груди орден Ленина и два боевого Красного Знамени, подошел к окну, распахнул раму.

Утренний воздух наполнил легкие приятной свежестью. Из окна открывался вид на новые склады, элеватор и старые бараки. За строениями тянулись зеленые с высокой осокой низины двух смежных озер, огороженные стеной камыша и рогоза. Иван вглядывался в эту ровную, однообразную зелень озерной степи. Где-то загрохотал поезд, и вновь разлилась тишина… Только вдали, над солончаками, еле слышно заливались вспугнутые коршуном чибисы да на озерных плесах покрякивали уточки. Изредка доносились глухие и раздельные выстрелы ранних охотников. Иваном вновь овладели воспоминания минувших дней.

В девять утра семья собралась за большим обеденным столом, накрытым белой скатертью. Стол был обильно уставлен закусками и свежими пирогами. Санька принес две бутылки пшеничной водки.

— Ты что же, уже пить начал? — обратился к брату Иван.

— Это ради твоего приезда, — заступилась мать, поглядывая то на Ивана, то на Сашу.

— Немного можно… не злоупотребляй… — снисходительно сказал Иван.

Александру не нравилось попечительское отношение брата; он немного насупился, завистливо поглядывая на грудь Ивана, украшенную орденами.

Параша, словно птичка, щебетала около племянника и Татьяны.

— Ванюша, что это у тебя за шрам на лбу? — вдруг спросила мать и, поправляя на переносице очки, подошла к сыну.

Иван уже выпил три стакана крепкого горячего чаю. Лицо его стало бурого цвета, и только этот предательски бледный шрам вырисовывался на правом виске.

Иван посмотрел на жену и, подмигнув, спокойно объяснил:

— Это, мамаша, пустячки — царапинка: поскользнулся на катке и стукнулся о скамейку. — Иван украдкой взглянул на орден, где незаметно внизу вырисовывалась маленькая цифра «один», и вспомнил свое первое ранение в воздушном бою.

Был близок к гибели: пуля царапнула висок, и рассеченные кровеносные сосуды быстро лишились алон живительной жидкости в разреженной атмосфере больших высот. А теперь вот опять он гуляет в этой счастливой жизни.

Мать внимательно оглядела цараь^ну и, успокоившись, принялась разливать чай и угощать сдобой дорогих гостей.

— А тебе, сынок, приходилось убивать людей? Ведь я понимаю: ты военный человек…

— Да, мамаша, убивал, и еще, наверное, придется убивать, — как-то сурово и неохотно ответил Иван матери.

— А не тяжело убивать-то? — старуха насторожилась.

— Видишь ли, мама, я ненавижу убийство: оно мне противно. Но есть в мире страшный закон: если ты врага не раздавишь, враг тебе пробьет череп. А наш враг — такой хищный зверь, который никогда и никого не щадит. И поэтому нам, защищая трудовой мир от несчастий и рабства, не к лицу рассуждать: страшно ли убивать. Если ты знаешь ясно, что это твой враг, действуй только по одному закону: уничтожай его!

— Ну а чем же ты, Ваня, отличаешься от какого-либо офицера, профессия которого только убивать? — решила помочь матери Параша.

— О, это правильный вопрос! Действительно, я и офицер, с которым сталкиваюсь в бою, на своем самолете, по форме — военные профессионалы. И тот и другой всю жизнь посвящают тому, как победить врага, как его легче уничтожить. До Красной Армии не было принципиальной разницы между русским офицером, румынским или немецким — по форме и по существу они были едины, только служили у разных хозяев. Совсем другое дело у нас. Какие цели ставит Красная Армия? Защищать дело миллионов трудящихся нашей Родины и больше того: защищать дело миллионов тружеников всех стран… Мы против угнетения всех, кто трудится. А офицер со своей армией защищает темные дела маленькой кучки мировых бандитов и их прихвостней, ненавидящих народ и счастье миллионов. Я за народ, а офицер против него. Я за прогресс, за счастливую жизнь для всех, а он за веселую жизнь своего хозяина. Вот в чем принципиальная разница. Я готов драться за тружеников: английских, испанских, китайских и японских, а офицер дерется за грабителей этих тружеников. И вот поэтому, убивая, моя рука не вздрагивает никогда, если враг лезет на пулеметы моего истребителями я хладнокровно беру его в коллиматор и выпускаю свинцовый град смертоносных пуль.

Иван говорил вдохновенно, отчеканивая каждое слово; над переносицей, рассекая смуглую кожу, появились две складки. Татьяна перебила серьезный разговор:

— Ваня, ты замучил всех длинными речами.

— Ну, дорогие, простите. Параша задала весьма серьезный вопрос. Надо было разъяснить…

— Ничего, сынок, ничего, ты правильно сказал: защищать дело народа — дело праведное.

Ивану многое хотелось рассказать, хотелось излить душу, которой за последние пятнадцать лет владели высокие чувства.

Байков в мыслях иногда уходил далеко от своей военной профессии: он то мечтал проложить воздушную линию над пустынной Арктикой в Америку, то конструировал дзигатель, использующий бушующие волны морей.: Десятки заманчивых идей захватывали жизнерадостного Ивана. Эти мечты потом осуществились, разрослись до грандиозных и смелых предприятий, поражавших и благородством задач. Байков стал героем своего народа и мировой известностью. О его отважной работе говорил орден Ленина.

Иван встал из-за стола. За ним последовали все остальные. Александр и Параша торопились на работу, а маленький Яша потянул мать на улицу.

Наталья Сергеевна поглядывала то на часы, то на сына.

— Ты бы, Ванюша, отдохнул, родимый! Ведь мало спал…

— Нет, я выспался. Мы, летчики, привыкли вставать в любое время. А вот тебе действительно нужно уснуть, ты, наверное, втихомолку всю ночь провозилась на кухне?

— Э, сынок, старые кости не позволяют долго спать: рада бы, да не спится, — ответила мать тем равнодушным и смиренным тоном, каким говорят люди, прожившие полвека в тяжелом труде.

В комнату постучали.

— Войдите! — крикнул Иван.

В дверях показался старый друг Байкова — дед Шамин. Ему было за шестьдесят, но он еще бодро поглядывал из-под выгоревших бровей хитрыми и умными глазами.

— Прости, Иван Андреевич, не выдержал я, старый: уж больно хочется посмотреть на тебя.

— Смотри, смотри, дедушка, ведь мы с тобой старинные друзья, я думаю, и поговорить есть о чем!

— Ну, милый, я и чести-то не заслужил, чтобы с тобой разговаривать… Да и Сергеевна-то обидится..

— Да что ты, дядя Шамин! — И Иван, схватив пох руку старика, усадил его за стол. — Что ты такой стеснительный? Или боишься меня? — шутливо спросил Иван.

— Чего же бояться, Иван Андреевич. Просто уважение иметь надо. Да… вот старик-то я какой — не выдержал, с утра прибежал…