Уильям Голдинг - В непосредственной близости

Кроме того, леди Сомерсет написала, что переписка прекращается по желанию любой из сторон. Никто ни к чему не обязан.

А к чему я готовился? Вступить в должность? Насладиться отведенным мне кабинетом во дворце губернатора? Или применять свои знания, пользуясь тем методическим подходом, что помогал мне освоить все науки, даже самые новые и сложные, — или хотя бы разобраться в них лучше, чем это удавалось прочим?! В повседневной жизни, среди окружения его светлости, я стану с легкостью обсуждать любой предмет, и никому не придет в голову, сколько часов упорного труда потратил я на его изучение. Я стану для его светлости тем, чем был Берли [37] Уильям Сесил, барон Берли (William Cecil, baron Burghley) (1520–1598 гг.) — английский государственный деятель, первый министр при королеве Елизавете I. для Елизаветы…

Настоящее сумасшествие! Я вскочил на ноги, но моя каморка не приспособлена для хождения взад-вперед, потребного для успокоения мыслей. Со всей возможной поспешностью я направился в более просторное помещение — пассажирский салон. Едва я отворил дверь, как Олдмедоу, наш армейский офицер, подойдя сзади, протиснулся в салон вместе со мной и плюхнулся на место с наветренной стороны главного стола. На Олдмедоу было гражданское платье, благодаря которому он приобрел вид неглупого молодого человека из хорошей семьи.

— Тальбот, дружище…

Огромная волна и совершенный кормой прыжок с наклоном к правому борту вынудили его вцепиться в стол обеими руками.

— Черт бы побрал и море, и армию!

Мне же, напротив, пришлось прижаться к другому концу стола.

— Они стараются как могут, Олдмедоу.

— Стало быть, этого недостаточно, вот что. Если бы я знал, какое долгое и трудное будет плавание, бросил бы службу.

— Надо смириться.

— Легко сказать, мистер Тальбот. Но вы же знаете, что мы тонем — или собираемся тонуть, или можем утонуть — говорю вам это доверительно. Моим солдатам отлично все известно. По правде говоря, им все стало известно раньше, чем мне! Так, знаете ли, всегда и бывает.

— Что вы им сказали?

— А вы как думаете? Заявил, что они — солдаты, и что до корабля им нет дела, пусть этим занимается флот. — Он издал каркающий смешок и дернул подбородком. — Сказал, что если им придется тонуть, так пусть тонут в пристойном виде — ремни натереть мелом, мушкеты начистить. Велел капралу Джексону: как только выяснится, что мы тонем, выстроить всех и ждать дальнейших приказаний.

— И какой в том прок?

— Вы можете предложить что-нибудь получше?

— Но ведь мы же… Саммерс заверил меня, что мы не утонем.

Я хотел пуститься в пояснения, но дверь распахнулась — яростно, как всегда в неспокойную погоду, — и в салон вдвинулся мистер Брокльбанк, поддерживаемый с одной стороны миссис Брокльбанк, с другой — Филлипсом. Они сманеврировали так, чтобы усадить его между мной и Олдмедоу, и удалились. Мне показалось, что бедняга Брокльбанк стал вполовину меньше. Толстые щеки его тряслись, словно у принца-регента, но по тучности ему было далеко до сей высокорожденной персоны. [38] Принц-регент — будущий король Георг IV (1762–1830 гг.), отличавшийся тучностью.

— Мистер Брокльбанк, мне говорили, что вы прикованы к койке. Значит, можно поздравить вас с выздоровлением!

— Я так и не поправился, мистер Тальбот. Говорят, моцион пойдет мне на пользу. Я в плачевном состоянии. Как, впрочем, и наш корабль, если верить миссис Брокльбанк. Я собрал остатки сил, чтобы присутствовать при чистке днища. Глаз художника…

— Меня восхищает ваша преданность искусству, сэр, но корабль отнюдь не в плачевном состоянии. Старший офицер мне в том поручился. Черт, неужто я был бы так весел, если бы мы тонули?

Я попытался издать легкий смешок, но столь безуспешно, что Олдмедоу и Брокльбанк от души расхохотались, заставив и меня, в свою очередь, рассмеяться — так мы и сидели. За кормовым иллюминатором бесновались волны, по качающемуся салону скользили солнечные лучи, а мы смеялись — ни дать ни взять лечебница для душевнобольных.

— Что ж, — промолвил Олдмедоу, — нам, солдатам, прощены знаем что делать.

— Да говорю же — мы не утонем!

Брокльбанк не обратил на меня внимания.

— Я, господа, много размышлял о нашем положении. Прикованный к постели, проводя дни в бездействии, я задумался о будущем. У меня вот какой вопрос возник — интереснейший вопрос, господа.

Я взглянул на Олдмедоу, пытаясь понять, считает ли он — как и я, — что поведение мистера Брокльбанка является, по обыкновению, следствием сильного хмеля. Олдмедоу посмотрел на живописца. Старик продолжил:

— Всем нам, господа, известно, как погибают корабли: они разбиваются о скалы, или при попытке подойти к берегу… ну так далее и так далее. Или же они тонут в бою. Подобные картины пишут дюжинами — в надлежащих местах изображен дым сражения, на заднем плане обломок мачты, к которому прильнули три маленькие фигурки. К ним пытается подойти шлюпка, дабы подобрать их; под кормовым парусом сэр Генри в чине гардемарина, а вдали, испуская эффектные клубы дыма, горит какой-нибудь корабль флота Его Величества. Все это вы видели и знаете.

— Не совсем понимаю, сэр…

— Мой вопрос? Пожалуйста. Как тонет корабль, когда этого никто не видит и не нарисует? Каждый год — вы, господа, молоды и не помните мирного времени, — даже и в мирное время корабли пропадают. Я говорю не о тех, что разбиваются о скалы или тонут, получив пробоину, и не о тех, что становятся плавучими тюрьмами или базами, и чьи шпангоуты догнивают в устьях рек. Нет, я говорю о тех, которые уходят за горизонт и превращаются в тайну. Они становятся «без вести пропавшими». Никто не напишет картину, на которой в открытом море одинокую шхуну «Джин и Мэри» поглощают…

— Черт возьми, Брокльбанк, я же сказал — старший офицер…

— Где-то посреди однообразных морских просторов найдут они свой конец…

— Послушайте, корабль может выйти из ветра, может опрокинуться, но чтоб корабль пошел ко дну, оттого что потерял стеньги, а с ним и все мы — с молитвами, проклятиями, воплями о помощи… Нет, нам не грозит никакая…

— Понимаете, мистер Тальбот, погода может быть хорошая, море спокойное. А вода потихоньку забирается в трюмы и наполняет корабль. Люди откачивают ее, покуда хватит сил, но вода побеждает. Говорят — море всегда побеждает.

Меня качнуло так, что я с трудом удержался на ногах.

— Раз и навсегда, мистер Брокльбанк, — мы не тонем! Вам не следует так говорить, а коль вы не в силах придумать, как изобразить такое событие, то, к сожалению, должен вам сказать…

— Вы, сэр, превратно меня поняли. Я и не думаю о живописи. Да, когда-нибудь кто-то напишет великое и ужасное полотно: корабль, идущий ко дну со всем экипажем, — море, небо и корабль; но не я, сэр. Да и потом, какой заказчик попросит написать такую картину? Кто купит такую гравюру? Нет, сэр. Вопрос мой не о том, как это написать, а о том, как при этом поступать.