Эмиль Айзенштрак - Диспансер: Страсти и покаяния главного врача

Сидоренко берет всю проблему в целом, не пресловутым «к вопросу о…», а разом — и профилактику, и раннее выявление, и лечение, и последующее наблюдение. И бриллиантом первой величины сверкает здесь наше с ним детище — «Открытый прием»— без направлений и записей, без анализов, без бумажек любых, что придумали организаторы здравоохранения; относительно научной работы нельзя выразить восторг, благоговение (а жаль!), значит, мы результаты цифрами строго дадим: выявляемость рака на «Открытом приеме» превыше обычных профосмотров в 200 (двести!) раз! А люди идут и идут сами, свободно, их никто не обязывает, никто их не гонит. Почему они приходят сюда? Ах, это так просто и, Боже мой, так сложно!

Ну, представьте себе, вы на базаре. Овощной ряд. Однообразно паршивая картошка или даже разнообразно паршивая: мороженая, вялая, мокрая, мелкая… И вдруг на каком-то прилавке — чудесная, молодая, крупная. Сразу тут очередь, толпа. И чтоб собрать у этого прилавка такую толпу, хороших организаторов картошки не нужно. НУЖНА ХОРОШАЯ КАРТОШКА!

Если в районной больнице работает сильный уролог, то больные урологические со всех концов тянутся сюда сами. Когда в досель никому неизвестном городе Кургане появляется великий ортопед Илизаров, то этот заштатный Курган становится блистательной ортопедической столицей. В глазной клинике профессора Федорова очередь, говорят, на два года вперед. Пришлось им переходить на промышленный конвейер. Операции на конвейере, пропускная способность увеличивается. Быстрей!

Быстрей! Огромный ведь людской поток идет самостоятельно.

И на наш «Открытый прием» люди приходят и приезжают сами, они жаждут попасть к хорошему специалисту, им нужен Авторитет! Так облегчим же дорогу сюда! Давайте запишем на отдельную бумажку все, что у людей на пути, что мешает и раздражает их (направления, разные анализы — сдать, получить, записи в регистратуре, зависимости от местных врачей, от местных властей…). И все это разом перечеркнем: дорога открыта! Но медицина — все-таки не картошка. Не каждому она нужна именно сегодня. В день «Открытого приема», ежели совсем здоровый человек, такой на рыбалку отправится, в домино, конечно, сыграет, телевизором насладится, а здесь, у нас, ему делать нечего. Сюда придут в свободное время те, у кого на душе тревога, кому действительно мы нужны сегодня. Люди идут сами, по собственной инициативе. А мы эту, наконец, прорвавшуюся инициативу, этот поистине дар божий используем во благо людей. Мы способствуем само обследованию, самоконтролю, самонаблюдению, создаем эмоциональные анкеты, «Календари здоровья».

Ах, легко ложится текст на бумагу, в одно дыхание (растолкал-таки нас анонимщик, раскрутил), в одно касание, само идет. И результаты наши фантастические — в цифрах пишем, в их любимых показателях, документально (а не верите документам — приходите смотреть. И приходят, и балдеют они). А мы дальше метеором уже другую главу. Категорию авторитета сейчас раскроем. Люди ведь к Авторитету тянутся, а что это такое? Вот она — скрепка меж главами, связующая их логическая нить. Авторитет у нас в медицине — это глубокий клинический опыт, богатая интуиция и еще, как говорят, «золотые руки», добрая слава… Да как все это обозначить, как формализовать в научный труд, в диссертацию, например? К счастью, есть у нас достойные в этой игре эквиваленты, большие козыри. Это новые разработки, оригинальные методики и операции, которые придумал сам автор. И все они или почти все через Госкомитет прошли, и пятьдесят восемь авторских на изобретение по данной теме у него. Всего же их — около сотни в столе лежит…

Авторское свидетельство — радужная, веселая скрижаль, и печать на ней чуть опереточная, и еще нить шелковая крученая — аксельбантом на старых свидетельствах висела еще. Возьмем наугад: за новую методику сухоструйного вбивания химиопрепаратов, за конструкцию оригинального, для данной цели предназначенного пистолета. Что это? Для чего? Так это Наташа, конечно, Наташа…

Это жаркий летний день в кабинете нашего героя. Это — изящная красавица, уютно в кресле мягком ангорской кошечкой непостижимой, ножка за ножку, короткая юбка, высокий каблук, глаза огромные, как у Христа, чуть только подведенные, кофе черный в маленькой чашечке прелестной ручкой Божественно ко рту несет. Епанча модная, перстенек золотой…

А глаза мои, конечно, понизу — к ножкам ее сами притекли, прелюбопытно уставились. Но в ту же секунду исчезло все это, как струна лопнула, жалобно замирая стоном. Под тугим прозрачным чулочком на своде стопы, на подъеме — тонкие короткие рубцы, характерные — несомненные следы эндолимфатической полихимиотерапии. Подтверждая это, она подняла ресницы и сказала грустно, чуть иронически: «Да… Да…». Тут кинулся Юрий Сергеевич знакомить нас, чтобы в сторону отсюда, из этого кошмара — в светскую болтовню соскользнуть. Защебетал он, зачирикал:

— Наташа, Наташенька, чудо наше, знакомься… Актриса… талант… Ах, преклоняюсь… бенефис… премьера…ах…

Мы с Наташей эту игру поддержали сразу, дружно сами защебетали. Но ведь у каждого теперь свое, хоть и вторым планом, а главное. Я тоже свое вижу: как ее проносили мимо меня на носилках — желтую, отечную, стылую. Как дышала она с пузырями на губах и не стонала даже. Она умирала, но не так, как в театре своем — красиво, на зрителя, а как в жизни — безобразно и просто, без монолога, с гнилостной лужицей под крестцом. Все врачи от нее отказались тогда: слишком поздно. А было ей двадцать четыре года. Заметался Сидоренко, не оглядываясь на состояние (терять нечего!), огромные дозы вогнал ей внутрилимфатически, опухоль уменьшилась резко, но добить не сумел, не хватило метода… Тогда он и придумал (для нее) сухоструйное вбивание химиопрепаратов, и пистолет специальный с дозатором пневматическим. Авторское свидетельство — веселая грамота, высокая скрижаль! Потом он еще оперировал Наташу, а теперь вот кофе с ней пьем, и разговор светский, якобы непринужденный…

Домой возвращаюсь поздно, а утром рано смотрю больных. Операционные в хорошем состоянии. Кровяное давление стабильное. Глаза живые. Старуха — та, вчерашняя, хватает мою ладонь, прижимается губами, целует. Я же говорил, что будет ХЭППИ-ЭНД.

Теперь можно выйти на больничную веранду, оглядеть окрестность, подышать. Дышится легко. Сероводороды и перегары нашей жизни уже развеялись, рассосались. Воздух прохладен и свеж на рассвете, и чистая пленительная нота.

— Проснулись мы с тобой в лесу, — поет Иоганн Штраус любимой своей женщине. И Карла Доннер отвечает: Тра-ли-ла-ла-ла-ла. Ла-ла! Трала-ла-ла-ла-ла. Ла-ла!

Весело бежит наша пролетка в бесподобном финале «Большого вальса». Волнующе и победно звучит высокий оркестр, гремит симфония итогов: комиссия по диспансеризации к нам не пришла (ах, я бы не отбился от них открытым приемом). Выскользнул я из-под их глупостей, благоглупостей и свирепостей, и время драгоценное сохранил для операций. Дорога, стало быть, ложка к обеду. И финансисты не пришли, без погрома, гляди, обошлось. Опять шкура целая! И анонимка-удавка меня обошла, миновала на сей раз… И операции не сорвались, мы их вовремя сделали, больную тяжелую не потеряли, все удачно сошло, и гинеколога привезли, как обещали. И машину для этой цели ко времени определили. И нахально еще себе автомобиль новый сверх того выбили. И наводнение в аптеке остановили, спасли вату в тюках, марлю еще. И все довольны. Главбух улыбается, гинеколог с удовольствием опять приедет к нам, Нарцисс счастлив, завгар тоже не в обиде. Юрий Сергеевич свою позицию и свою жизнь правильно скорректировал, и диссертация его курьерским пошла, сама на бумагу ложится, успевай только. Наташа-актриса учит новые роли, каблучками тарахтит, епанчой крутит. И я, наконец, изо всех вод — сухим молодцом, и от смерти спасенная старуха мне руку целует. Итак, мы завершаем.