Николай Гарин - Оула

В хорошо протопленной избушке Олег Нилович часто снимал с себя рубаху, и в тусклом, скупом свете Виталию являлось довольно могучее для столь пожилого мужчины тело. Он с удивлением смотрел на его покатые плечи, которые заканчивались бугристыми узлами дельтовидных мускулов. Широкая в старых рубцах и шрамах грудь хоть и была все еще частично забинтована, но дышала силой. Руки походили на перекрученные мощные канаты, спрятанные под кожей. При малейшем напряжении они оживали, собираясь в пучки, а то растягивались, делясь на более мелкие. Квадратные ладони с короткими, толстыми пальцами выглядели несуразно, поскольку все были изрезаны, обожжены, обморожены. Но главное, что поражало и даже привораживало Виталия — это гордое, независимое и самую малость высокомерное выражение лица Олега Ниловича. Немного портила правая обожженная со шрамом щека, но именно она, без всякого сомнения, добавляла лицу мужественность.

Быстро набегал вечер, и изба оживала от шумного возвращения голодных, промерзших, но счастливых от очередной удачи охотников. Виталий с нетерпением ждал этого момента и начинал с интересом наблюдать за всеми Саамовыми сразу:

После обильного и долгого ужина шустрый Ромка убирал все со стола, далеко отодвигал от себя керосиновую лампу и садился заряжать патроны. Делал он это ловко. С серьезным, сосредоточенным видом. В несколько шеренг как солдат выстраивал перед собой желтоватые, звонкие гильзы шестнадцатого и двадцать четвертого калибра. По левую руку водружал тяжелый, пузатый мешок с дробью. Справа таких же размеров, но почти невесомый мешок с порохом. Доставал из деревянного сундучка коробочки с капсюлями, пыжами, мерки для пороха и дроби, загогулины-утрамбовки из березовых сучков, другие принадлежности и с сопением принимался за работу. Его движения были плавные, точные, аккуратные. Дед не спускал глаз с Ромкиных рук.

Андрей, как самый старший и сильный из внуков расплетал стальной тросик у порога. Он распускал его на пряди, а потом еще на отдельные нити и ладил петли.

Самый младший и самый тихий Олежка, помогал отцу, который возился со свежими шкурками.

Почистив в уголочке ружья, Никита выстругивал из дощечек конические пяльцы, на которые потом натягивал вывернутые наизнанку шкурки ондатр. В углу кисла закваска для окончательной их выделки. Запах от всего этого стоял невыносимый. Но Виталий привык и почти не замечал.

Через какое-то время все заканчивали свои дела и вновь собирали на стол. Молча пили чай и как по команде укладывались спать.

Во всей их работе, да и вообще жизни была какая-то неторопливость, основательность, согласованность и последовательность, как в живом механизме….

Виталий с огромной теплотой вспоминал время, проведенное в избушке Саамовых.

Уже ближе к вечеру в гостиницу вошел Нилыч. Его вид был крайне озабочен. Раздевшись у порога, он прошел во вторую пустующую комнату и, так же как и Виталий, не раздеваясь, лег на кровать.

— Олег Нилович, может по пятьдесят грамм, — забыв про обиду, спросил Виталий. Ему было безумно интересно, чем же закончился их разговор с Бабкиным. Но в лоб спрашивать не решился.

Тот с удивлением посмотрел на Виталия каким-то невидящим взглядом и ничего не ответил.

Постояв в дверях еще какое-то время, журналист решил больше к нему не приставать и с вернувшейся обидой отправился на кухню.

Но едва аромат свежезаваренного им кофе поплыл по комнаткам гостиницы, на кухню неожиданно вошел Нилыч. Молча, неторопливо развязал свой видавший виды старомодный рюкзак, достал оттуда вяленое мясо, рыбу, каравай не магазинного хлеба, еще что-то…

— Угощайся, — произнес он первое слово за вечер.

— Ну и чем же закончился ваш разговор с Бабкиным!? Возьмет он Вас с собой!? — уже без дипломатии и не пытаясь скрыть легкое раздражение и обиду, вопросом ответил Виталий.

А тот, точно и не заметил колкости журналиста спокойно и с достоинством ответил:

— Возьмет. Куда денется.

«Вот как!» — Виталий вновь стал проникаться уважением к этому странному человеку. «Сломал Бабкина!» — с восхищением думал он.

— Завтра с утра велел какие-то бумаги заполнить, паспорт оставить да сфотографироваться… — равнодушным, бесцветным голосом добавил Нилыч.

— Так я и сниму, у меня же камера с собой, — не зная, почему обрадовался Виталий. — А фотографии сразу Андрею Николаевичу вышлю. Я рад, Олег Нилович, честное слово рад за Вас!

— А я вот теперь и не знаю: ехать мне, нет? — задумчиво, точно разговаривая сам с собой, огорошил Нилыч. — Засомневался я…, надо ли под старость куда-то ехать, людей смешить…

Виталий чувствовал, что старший Саамов ищет поддержки или сочувствия. Ему нужен собеседник. Видимо тяжело далась ему вся эта затея. Устал, поубавился пыл, появилась растерянность….

— И сколько же лет Вы не были дома!?… — вдруг спросил Виталий, хотя прекрасно понимал, что сильно рискует.

Олег Нилович быстро взглянул на собеседника и точно навалился всем телом.

«Вот так взгляд!.. — внутри Виталия все разом сжалось. — Он же им свалить может!.. Вот тебе и старик!» И уже пожалел, что спросил. А Нилыч продолжал смотреть, не мигая, прямо в глаза. В этом взгляде было столько силы и… боли, ненависти и… жалости, что Виталий почувствовал как непривычно, давно забыто краснеет, наливается огнем. С трудом он удержал этот взгляд.

— Сам догадался? — после затянувшейся паузы выговорил, наконец, Нилыч.

— По моим прикидкам, лет двадцать пять — тридцать, — продолжал рисковать дальше Виталий.

— Да нет, журналист, — не отводя своего давящего взгляда, с напряжением в голосе произнес Саамов старший, — все полста наберутся.

— Пятьдесят!!!.. Это невероятно!.. Невероятно!..

Виталий действительно не ожидал, не думал, что такие цифры вообще бывают, когда речь идет о плене или депортации, что он и предполагал изначально….

— Пятьдесят лет — это же… целая жизнь! Невероятно!

— Вероятно, журналист, вероятно. — Нилыч вдруг обмяк, отвел глаза и словно после дальней дороги устало опустился на стул. — Если я, вот он, здесь, значит, вероятно.

— Ну, Олег Нилович…, что называется, наповал Вы меня!.. Полный абзац!..

«Вот это тема!.. Вот о чем надо писать!..» — между тем носилось у него в голове.

— Ладно, журналист, доставай, чем грозился.

Виталий кинулся к холодильнику, достал «Распутина», на ходу свернул колпачок и тут же торопливо разлил по стаканам:

— За встречу и Вашу удачу, Олег Нилович!.. — возбужденно произнес он, усаживаясь напротив.

Со стороны могло показаться, что это у самого Виталия какой-то личный праздник или внезапная удача, настолько он светился радостью.

— Погоди, не гони…. Время терпит…, — Нилыч поднял свой стакан и долго смотрел на содержимое. — Да, я пятьдесят лет не был дома, — проговорил он… стакану, — ни каких известий, ни о родных, ни о близких…. — он опять замолчал и лишь через длительную паузу закончил: — Я пью за всех вас…, — проговорил он в даль десятилетий, — кто жив — за здоровье, а умер — земля пухом!..