Изидор Окпевхо - Последний долг

Он пристально на меня смотрит.

— Послушай, майор, — говорит он тихо, — не давай себя одурачивать слухами. В нашем городе слишком много болтают.

Я киваю, не столько из согласия, сколько из вежливости. Он по-прежнему так глядит на меня, что я начинаю чувствовать, что в его взгляде больше значения, чем в словах, слетающих с языка.

— В общем, о нем и речь. — Он расслабляется в кресле. — Ты, должно быть, знаешь, что его жена и сын в городе?

— Нет. Как раз этого я не слышал. Разумеется, я должен был сообразить, что у местного уроженца здесь остались родные.

— Ну, их не так уж много. — Он качает головой. — Его родители давно умерли. Мало с кем из родных он поддерживает отношения. Одних он разгневал, отказавшись участвовать в давней семейной распре, — он человек очень упрямый. Других он оттолкнул от себя, женившись на мятежнице.

— Как вы сказали, сэр? — Кажется, я ослышался.

— На мятежнице. — Он кивком подтверждает свои слова, в его взгляде по-прежнему что-то жуткое. — Его жена — симба.

— Понятно.

Я опять смотрю на часы.

— О ней я тебе и толкую. Она и ее сын теперь совсем одиноки. Весь город их избегает: одни в ужасе от того, что сделал ее муж, другие от страха, что их заподозрят в сообщничестве. Ее покинули даже друзья. И после каждой воздушной тревоги или партизанской атаки она опасается, что люди придут и выместят злобу на ней и ее сыне. Она целыми днями сидит дома, потому что на улице на нее могут напасть. Можешь себе представить, как ей живется. Она не может ни торговать, чтобы заработать на пропитание, ни пойти на базар, чтобы купить еду. Как-то она мне даже сказала, что боится, что ей продадут отравленное.

— Неужели?

— О да. — Он снова уставился на меня. — Ее родной город пока что не освободили, и уехать ей некуда.

Я растроган. Аллах! Я растроган.

— Что же, тогда, наверно, надо взять ее под охрану.

— О нет, нет, нет! — Он возражает с нажимом. — Ты не должен делать такого, майор. Люди станут тебя бояться: они могут подумать, что ты арестовываешь ни в чем не повинных.

— Но это же не арест, сэр.

— Я знаю. По они не поймут. Я знаю моих людей. Кроме того, времена нелегкие, и люди не доверяют военным, даже когда военные делают что-то для их же блага. В городе страха достаточно. Не следует ухудшать положение. Я уверен, ты меня понимаешь.

Я медленно киваю. В его словах, кажется, есть здравый смысл.

— Кроме того, — продолжает вождь, — я же тебе сказал, я делаю то немногое, что могу, чтобы облегчить их страдания. Мы с Ошевире оба были в резиновом бизнесе, хотя не партнеры, — вот я и решил помочь в беде ближнему. Поэтому я время от времени посылаю ей деньги, еду, одежду, — широкими жестами он показывает размеры подарков, — и все, что необходимо. Раньше я сам ходил в их дом, но теперь перестал. Ты по можешь себе представить, какие люди у нас в городе. Сплетни, сплетни, все время сплетни. Если они приметят, что такой большой человек, как я, часто заходит к женщине, — ну, тогда разговоров хватит на много недель! А у меня ведь собственная семья. Так что теперь все необходимое ей относит мой племянник. А когда я чувствую, что она нуждается в словах поддержки и утешения, я приглашаю ее в дом племянника. Кажется, так оно безопасней.

Опять я киваю.

— Так что, майор, за нее ты не беспокойся, — говорит он. — О ней неплохо заботятся.

— Что же, — говорю я с сомнением в голосе, — раз вы так говорите, сэр, — Я разрываюсь между сознанием долга и почтением к благородному сердцу.

— Все будет в порядке. — В голосе его звучит власть.

Я озадачен и на мгновение ухожу в свои мысли.

— Ладно, майор. — Он поднимает с пола шапку и посох, — Прости, что отнял у тебя столько времени.

— Что вы, сэр! День еще молод.

— Куда это ты собрался?

— Инспекция войск на передовой. Вы знаете, положение до сих пор напряженное.

— Совершенно верно. Но на твоей стороне мое сочувствие, а это совсем не пустяк, если хочешь удержать завоеванное да еще продвинуться вперед. И вот что я тебе скажу. — Со зловещим видом он кладет посох назад, на пол. — Вам, военным, грозят не одни мятежники на передовой, но и предатели здесь, в тылу.

В тусклых белках его глаз мерцает значительность.

— Наверно, вы правы, вождь.

— Ты читал сегодняшние газеты?

— Да. — Я испытываю неловкость. Я не вполне понимаю, к чему он клонит.

— Хорошо. Читал ты передовую?

— Ах, да. Эту, про разбирательство?

— Эту самую. Вот об этой угрозе я и хочу напомнить.

Он гипнотизирует меня, его взгляд требует, чтобы я что-то сказал, повелительный взгляд. Я отвечаю уклончивым взглядом, всего-навсего подтверждаю, что я слушаю и хочу быть любезным.

— Да, сэр. Эти газетчики — большие смутьяны.

— О да, — говорит он с чувством. — Объясни мне, майор. Если говорить по правде, какое им дело до разбирательства? Они ведь подняли визг только из-за того, что военный губернатор сделал маленькое заявление. Должно быть, они решили, что арестованных держат в тюрьме без причины. Если хотите знать мое мнение, то, по-моему, майор, вы, солдаты, в наших краях недостаточно употребляете свою власть. Все думают, что могут безнаказанно болтать что угодно.

— Да, иногда кажется, так оно и есть. — Теперь я сам пристально гляжу на собеседника. Постепенно улыбка сходит с моего лица. — А почему вы это мне говорите?

Кажется, пора занять твердую позицию.

— Слушай, майор, слушай. — Теперь он кладет на пол шапку. — Тебя здесь не было во время оккупации. А я был. Я могу рассказать тебе обо всем, что здесь происходило. — Опять в его тоне угроза. — Я могу рассказать тебе, что вытворяли изменники, те, которые были здесь, в городе. Большинству из них надо благодарить бога за то, что при приближении федеральных войск им удалось бежать с мятежниками. Иначе разгневанные люди, требовавшие возмездия, пролили бы в этом городе много крови. Послушай, — он наклоняется ко мне, — однажды моя жена продавала на базаре свой гарри. Один из этих изменников взял очень много и отказался платить. Когда моя жена стала настаивать, он кликнул симбийского солдата, и солдат сказал, чтобы она замолчала и радовалась, что жива. Как тебе это правится?

Я неопределенно киваю. Я хочу слушать дальше.

— А эти газетчики требуют, чтобы арестованных освободили, ни больше ни меньше. Разве это законно?

— Да, — говорю я. — Я много слышал о том, что здесь происходило… Думаю, это было ужасно.

— Ужасно! — Он плюет на пол. — Ты хочешь сказать, чудовищно!

Он по-прежнему не сводит с меня глаз. По я уже привык. Он откидывается и покачивает головой.

— Нет, майор, ты чересчур добрый. Кажется, ты не понимаешь, что тут они вытворяли. Да ты и не мог видеть всего своими глазами.

— Да, сэр. Я думаю, что понимаю ваши слова. Я ужо говорил, что немало слышал о том, что было во время оккупации штата. Я сам солдат и знаю, на что способны солдаты.