Изидор Окпевхо - Последний долг

— Но, господин Ошевире, разве вы не понимаете, что вы находитесь в несколько особом положении? Ваша жена принадлежит к племени симба, и, естественно, ваши соседи могли полагать, что вражеский солдат приходит в ваш дом с более серьезными намерениями, чем в любой другой дом.

— Разве в Урукпе я один женат на женщине симба?

— Да, по почему же вас одного обвинили в сотрудничестве с оккупантами?

— Этого я не знаю. Может быть, никогда не узнаю. — Меня самого озадачил этот вопрос. — Но я хочу сказать вам еще кое-что. Когда федеральные войска взяли город, все члены племени симба бежали, включая бесчисленных старых жен таких горожан, которых никоим образом не назовешь пособниками мятежников. Я повторяю: все жены симба бежали — не могу припомнить ни одной, которая бы осталась, — и многие из них захватили с собой детей. А моя жена осталась. Она не убежала. Так вот, если бы мы знали, что сделали что-то дурное, чем-то повредили нашему городу, разве бы мы осмелились остаться дома, когда орды бесчинствующих горожан учиняли погромы и избивали людей? Послушайте, если моя жена тогда не считала себя достаточно связанной с племенем симба и не бежала, как все остальные, если в те дни никто не думал о том, что она симба, — зачем и кому нужно думать об этом сейчас, вспоминать об этом лишь потому, что какой-то обыкновенный солдат несколько раз заходил в наш дом?

Член комиссии вздыхает и опускает глаза. Правду нельзя оспорить.

— Еще один вопрос, господин Ошевире, — говорит он, вытирая лицо платком. — Вы также обвиняетесь в том, что помогли группе вражеских солдат бежать из Урукпе уже после прихода федеральных войск. Что вы на это скажете?

— Я спас жизнь одному беззащитному маленькому мальчишке, — Я отчетливо выговариваю каждое слово. — И если я вновь окажусь в тех же обстоятельствах, я с радостью сделаю то же самое.

— Хорошо. Вы спасли жизнь беззащитному мальчишке. Расскажите нам, в каких именно обстоятельствах вы спасли жизнь этому… «беззащитному» мальчишке.

— Вы ехидничаете — напрасно. Но я вам все равно расскажу.

— Во-первых, какого числа это произошло?

— Этого я не помню. Да и зачем было запоминать — разве я знал, что кто-то когда-то притянет меня к ответу за то, что я поступил, как на моем месте поступил бы всякий мужчина?

— Ладно, не читайте нам проповедей и расскажите, как было дело.

Я прочищаю горло.

— Дело было под вечер. Федеральные войска вступили в город. Начались погромы. По всему городу толпы озверевших горожан преследовали оставшихся симба, творили бесчинства. Я весь день просидел дома с семьей. Но к вечеру страсти достаточно улеглись, и я решил, что уже безопасно выйти на улицу. Я что-то забыл на резиновой плантации — кажется, это был ключ. Я поспешил за ним. Я провел на ферме минут пять, когда вдруг услышал шум со стороны дороги. Я оглянулся и увидел, что ко мне, обезумев от страха, бежит мальчишка. Он бежал со всех ног и уже задыхался. Глаза у него были красные и лоб окровавлен. На нем не было ничего, кроме изорванных шортов. Он рухнул передо мной на колени, он не мог отдышаться и всхлипывал.

«Спасите меня, сэр, — взмолился он. — Они меня убьют».

Я почувствовал сострадание. Маленький мальчишка, лет двенадцати-тринадцати, не больше! По его лицу, слезам я понял, что в его гибели буду повинен я. Я обязан его спасти! У меня не было ни времени, ни духа спрашивать, почему за ним гонятся. К тому же я слишком хорошо помнил ужасы минувшего дня и не мог желать смерти мальчишке, который годился мне в сыновья. А толпа топотала и в любой миг могла появиться.

Возле моей фермы лежал полый ствол упавшего баобаба. Я показал на него мальчишке.

«Залезай внутрь — быстро!» — шепнул я.

Он спрятался, а на меня уже напирала толпа — с яростным ревом, дубинками и мачете.

«Где мятежник?» — Они чуть не сбили меня с ног.

«Мятежник? — Я внутренне содрогнулся. — Я видел, как вон туда в джунгли отчаянно мчался какой-то мальчишка».

Они больше не задавали вопросов. Они побежали туда, куда я показал, и через мгновение скрылись в джунглях. Тогда я позвал мальчишку и показал дорогу в противоположную сторону. Больше я его никогда не видел, но надеюсь, что бог помог ему скрыться от кипевшей ненавистью толпы. Господи, каждый раз, когда я вспоминаю этот случай, я не столько радуюсь, что сохранил жизнь мальчишке, сколько удивляюсь, насколько ожесточились людские сердца.

— Это липшее, господин Ошевире, — говорит член Комиссии. — Лучше скажите мне вот что. Утверждаете ли вы, что не знали, что солдаты мятежников еще скрываются в окрестностях города и федеральные войска стараются их обезвредить?

— В толпе, гнавшейся за мальчишкой, не было ни одного федерального солдата. Все это были гражданские — по крайней мере ни одного в военной форме.

— Вы уверены, что не ошибаетесь?

— Ну, человека в форме ни с кем не спутаешь. А я не видал ни одного в форме.

— Сколько, по-вашему, человек было в толпе?

— Не знаю, очень много. Наверно, двадцать или больше.

— И вы могли бы сказать, как был одет каждый из двадцати человек?

— Нет, не могу. Но, кажется, ясно, что, если бы за мальчишкой гнались федеральные войска, в толпе было бы больше солдат, чем гражданских.

— Хорошо. Но как, по-вашему, не является ли патриотическим долгом помочь федеральным войскам изловить остатки мятежников?

— Наверно. Наверно, так. Но этот мальчишка не мог быть солдатом.

— Почему вы так в этом уверены, господин Ошевире?

— Да на нем не было формы. Все симбийские солдаты, располагавшиеся в Урукпе, носили форму.

— Но вы нам только что сказали, что на нем не было ничего, кроме изорванных шортов.

— Да.

— Почему же вы так уверены, что это не остаток его военной формы?

— Ну… я…

— Кроме того, господин Ошевире, — перебивает он, — не пытаетесь ли вы нам сказать, будто не знали, что многие солдаты мятежников после взятия города федеральными войсками переодевались в гражданское платье и пытались таким образом скрыться?

— Я не думаю, что после взятия города федеральными войсками в нем осталось хоть сколько-нибудь симбийских солдат. Я уже сказал, дело было к вечеру. Федеральные войска полностью захватили Урукпе — а перед этим день или два шел артобстрел, — и я не думаю, что хоть сколько-нибудь симбийских солдат в здравом уме остались бы в городе.

Он пронзает меня взглядом и качает головой.

— Господин Ошевире, — говорит он, — ваше полное невежество в вопросах стратегии, разумеется, извинительно, но весьма прискорбно, что вы не отдаете себе отчета в том, что взятые с боем города приходилось неоднократно терять просто потому, что победа не была своевременно закреплена «прочесыванием», то есть очищением города от остатков вражеских войск и прочих опасностей. Повторяю, ваше невежество извинительно. Но, господин Ошевире, скажите мне вот что. Почему вы решили укрыть преследуемого человека, не узнав, за какие деяния его преследуют? Может быть, вы так же решили бы укрыть преследуемого вора только на том основании, что жизнь его находится в опасности?