Юрий Куранов - Тепло родного очага

Но сколько бы ни было, сколько ни будет написано стихов, песен, поэм, — все мы будем оставаться в неоплатном долгу перед той высотой самопожертвования, преданности и возвышенной повседневной и отнюдь не броской красоты, которою одарили нас, одаряют и будут одарять столь неприметные в их буднях наши жены, лучшие и незаметнейшие из них. И чтобы хоть как-то отплатить им в их подвиге, утешить, мы ничего, наверное, не придумаем лучше, если попытаемся детям нашим привить к ним почтительное уважение с желанием быть на них хотя бы немного похожими.

Пусть наши дочери растут в возвышенной духовной крепости и в чистоте, в трудолюбии и умении принять жизнь такою, какая она бывает, без спеси и бунта, без хищной требовательности: с такими претензиями к жизни они никогда не будут счастливы; пусть они выходят замуж без назойливого желания обработать своего мужа, заранее обученные родителями всем лукавствам домашней и постельной академии, а с настоятельной потребностью понять своего супруга, найти для него тепло, чистую ласку, утешение и, если нужно, милосердие. И тем же тогда отплатит ей он. А он пусть вырастет мужчиной, сын ваш, неспособным лгать и упиваться собственным глупым сердцеедством, в мудрости, терпимости и силе, пусть окружит он жену свою действительно как каменной, но сочувственной и целительной стеной от всяких превратностей жизни, к которым сердце женщины ой как чувствительно и перед которыми так часто остается беззащитным.

Какие удивительные примеры человеческой преданности являет нам порою жизнь, самая обыкновенная действительность, в которую нужно только всмотреться, чтобы разглядеть нечто навсегда запоминающееся. Примеров таких много было, есть и будет. И это прекрасно. Однако разные люди в силу разных жизненных обстоятельств и непохожести характеров довольно часто по-разному смотрят на само понятие любви и на характер ее проявления.

Есть у меня один совсем недавний мой знакомый. Он живет в одном со мною доме, в соседнем даже подъезде, я вижу и встречаю его каждый день. Я имею в виду Павла Гавриловича по фамилии Бондарь, полковника медицинской службы в отставке. Он и его жена Зинаида Мартыновна перед войной окончили медицинский институт в Донецке, там судьбы их соединились, двух выходцев из украинской крестьянской среды. Война, почти с первых дней которой они оказались в действующей армии, навсегда соединила их жизни. Павел Гаврилович командовал медицинским обеспечением полка, Зинаида Мартыновна была хирургом в полевом госпитале. С первых боевых дней до самого конца войны, которую Павел Гаврилович закончил на территории Германии, никто и никогда не видел этого стройного, в высшей степени подтянутого офицера несобранным, нецелеустремленным в своих действиях, неготовым к исполнению своих обязанностей. Особенно когда приходилось отступать, или уходить от окружения, или работать под прямым огнем противника, молодой офицер-медик ни разу не потерял присутствия духа. А когда людям становилось не по себе, как медикам, так и раненым, все невольно оглядывались на Бондаря. Как-то я спросил Павла Гавриловича, что, на его взгляд, он считает самым страшным для человека на войне. Не задумываясь Павел Гаврилович ответил: «Самое страшное на войне — паника. Все годы, которые провел я на фронте, а приходилось мне бывать во всяких ситуациях, все силы свои я прикладывал к тому, чтобы ни самому не дать повода для паники, ни поддаться ей».

Павел и Зинаида служили в одной дивизии, но на расстоянии друг от друга. И там, в дивизии, Бондарь поразил своих сослуживцев потрясающим, хотя и совершенно бытовым поступком: будучи завзятым курильщиком, Павел от курения отказался, а свой табачный паек он стал обменивать на шоколад, который тоже был положен пайком для некоторых. Выменянное таким образом лакомство он относил жене.

— Что побудило вас пойти на такой оригинальный подвиг? — поинтересовался я, узнав об этом со стороны.

— Знаете, — улыбнулся Бондарь, провел языком по сохнущим время от времени губам. — Зинаида Мартыновна — женщина, а была она тогда женщиной молодой, а молодые женщины обыкновенно, как вы знаете, любят сладости. На фронте женщинам особенно тяжело, гораздо тяжелее, чем нам, мужчинам. Вот я и попытался хотя бы немного скрасить ее фронтовые тяготы.

— А вы курили по-настоящему?

— Это да, — подтвердил Павел Гаврилович. — Курильщиком я был основательным.

— И трудно вам было остаться без курева?

— Конечно, трудно. Но что поделаешь? Война…

Зимой сорок второго года на Волховском фронте было предпринято крупное наступление, и в том наступлении Бондарь был тяжело ранен, осколок сверху вниз, немного наискось, прошел ему под основание черепа и застрял. Там этот осколок и поныне. На машине Павел Гаврилович был отправлен в Рыбинск, в тыловой госпиталь. Везла его молоденькая медсестра и, пока везла, влюбилась. Стала она писать ему в госпиталь письма с фронта и навещать его. Павел Гаврилович деликатно, с бережливостью, но решительно погасил столь пылко возгоревшееся чувство влюбчивой и симпатичной девушки. Поправившись, он заторопился на фронт, в свою дивизию, мотивируя торопливость тем, что там осталась жена. А между тем был тогда издан приказ, предписывающий раненых медиков, побывавших в деле, оставлять в тыловых госпиталях, а молодых отправлять на фронт, чтобы те пообстрелялись в боевых условиях. Бондаря, прекрасного специалиста, человека явно талантливого, как раз и оставляли в Рыбинске. Он мог остаться сам и забрать к себе Зинаиду Мартыновну.

В конце войны Зинаида Мартыновна перенесла тяжелую операцию. Она была беременна, но продолжала оставаться в армии. И вот в это довольно сложное для женщины в армейских условиях время у нее еще началось гнойное воспаление аппендикса. Павел Гаврилович повез ее на Украину к родителям. На маленьком полустанке поезд не останавливался, но Бондарю удалось уговорить машиниста сбавить ход. На этом замедленном ходу Зинаида Мартыновна выпрыгнула из вагона, аппендикс лопнул. С большим трудом удалось спасти Зинаиду Мартыновну, плод погиб. С тех пор тяжелейшие недуги преследуют ее до сего дня.