Жак Рубо - Прекрасная Гортензия. Похищение Гортензии.

Отец Синуль сидел в саду у столика, заваленного телеграммами соболезнования. Он вопросительно взглянул на Гортензию.

— Я пришла на сеанс, — сказала она.

Когда я печатал этот заголовок, «глава 13», я чувствовал, что от моей машинки исходит некое недовольство. Тринадцатая глава — это проблема. После того как в американских отелях исчезли тринадцатые этажи, было решено убрать страницы с этим номером из газет, а позднее — из романов (не исключая и тех, что были написаны до начала борьбы с числом тринадцать). Если в современном романе появляется тринадцатая глава, это выглядит как старомодная и пассеистская причуда романиста из старой Европы. И все же я решил оставить тринадцатую главу по следующим соображениям: в моей книге важную роль играют числа, и в особенности — разница между четными числами и нечетными. Для характера персонажа, для его поступков вовсе не безразлично, в четной главе он действует или в нечетной. Убери я тринадцатую главу — и за двенадцатой сразу последует четырнадцатая. Таким образом, глава 14 по сути превратится в нечетную главу, поскольку глава 12, как вы понимаете, четная. Но само по себе число 14 от этого не превратится в нечетное; оно так и останется четным. Возникает пренеприятнейшее несоответствие, вроде того, что описывает Ле Лионнэ в своем «Словаре замечательных чисел»: следует ли считать 13-бис четным числом, или же нечетным? Убрать тринадцатую главу означало бы поставить под сомнение принцип чета и нечета, и эта неопределенность оказала бы на героев безусловно отрицательное воздействие. Я не могу нанести такой удар отцу Синулю, который играет главную роль в этой главе, тем более после того, как у него подло убили его любимого Бальбастра.

Ну хорошо, скажете вы, а что если роман переведут в Америке? Вопрос, конечно, непростой: на случай, если в Америке кто-нибудь решит перевести мою книгу (в Англии проблема пока не достигла такой остроты), и глава 13 так или иначе будет выброшена, мне, возможно, следовало бы сделать эту главу максимально облегченной, переходной, чтобы вместе с ней не выбросили какой-нибудь важный поворот сюжета. Но я не могу это сделать. Не могу убрать из этой главы то, в чем заключается ее особая притягательность: рассказ о биэранализе, изобретении отца Синуля, с которым я не успел вас ознакомить в главе 12, потому что Гортензия завернула в булочную.

Итак, пришлось оставить в неприкосновенности главу 13. Вот эта глава.

Что такое «биэранализ?» Рассмотрим этимологию этого слова. Оно состоит из двух частей. «Биэр» — английское слово, означающее пиво. Анализ — это анализ.

Биэранализ — новейший и самый совершенный тип анализа. Вначале был патанализ Альфреда Жарри; затем появился психоанализ в его мночисленных старых и современных разновидностях, как, например, эгоанализ Хулио Харерама. И наконец, Синуль изобрел биэранализ.

Это происходит следующим образом: пациент или пациентка входит в кабинет отца Синуля. В кабинете стоит письменный стол, перед столом — кресло, на столе — лампа и какие-то бумаги. А еще в кабинете стоит кушетка. Пока все вполне традиционно. Но заметьте: во всех классических разновидностях анализа пациент ложится на кушетку и начинает говорить. В то время как аналитик сидит за столом и просматривает почту. А отец Синуль внес в этот процесс кардинальные изменения, с которыми отныне нельзя будет не считаться.

На кушетку ложился он сам, с кружкой пива. Анализируемый (ая) садился за стол и говорил.

Для чего было нужно пиво? Для того чтобы воссоздать атмосферу английского паба, располагающую к откровенности. Представим себе типичную английскую семью за обедом. Папа читает «Таймс», за которой его не видно. Мама нервно ходит из столовой на кухню и обратно, проверяя готовность «кастрюльки» (французский рецепт). Дети сидят не шелохнувшись. Мертвая тишина. Хочешь поговорить — иди в паб. Это и навело отца Синуля на мысль о пиве.

Почти сразу же он засыпал и начинал храпеть. В этом была вся суть его метода: если пациент замолкал, отец Синуль просыпался от внезапно наступившей тишины, и сеанс заканчивался неудачей. Поэтому пациент должен был, вынужден был говорить, говорить, под ежеминутной угрозой возможного, затем вероятного, затем неизбежного пробуждения отца Синуля. И снова возникает сравнение с пабом: вспомните, какое лихорадочное возбуждение охватывает посетителей перед закрытием, когда звенит колокольчик, возвещающий о наступлении closing time. У отца Синуля тоже имелось нечто подобное: если пациент говорил без умолку (то есть сеанс прошел успешно), он прерывал сеанс с помощью особого приема. Чем дольше лились слова, тем глубже погружался он в сон. И тогда кружка выпадала из его руки, запястье поворачивалось, и польдевские наручные часы-будильник говорили: I love you (по-польдевски). Отец Синуль просыпался, сеанс был окончен.

Для полноты картины упомянем еще одно коренное преобразование, внесенное отцом Синулем: сеансы биэранализа проводились совершенно бесплатно. Более того, если сеанс приходился на соответствующее время, отец Синуль угощал пациента обедом.

Гортензия села за стол и выложила все, что у нее было на душе. Но она не осталась обедать, ей нужно было возвращаться домой и готовить обед мужу. Отец Синуль порекомендовал ей меню, вполне соответствующее тому, что он услышал во время сеанса. Конечно, на сеансах он спал, но при этом прекрасно слышал, что ему говорили; все сказанное сразу же вторгалось в его сны и, помимо его сознания, становилось источником необычайно верных диагнозов и рекомендаций.

Когда она удалилась, отец Синуль решил пойти поработать.

Зная, что отец Синуль выполняет обязанности органиста в церкви Святой Гудулы, мы уже предвкушаем бесплатный органный концерт и представляем себе его программу: немножко Баха, немножко Пахельбеля, может быть, еще Букстехуде, и под конец — какой-нибудь пышный хорал Преториуса. Глубокое заблуждение! Как часто бывает у людей в зените жизни, отца Синуля обуяла неодолимая страсть: он полюбил компьютер.

На это была причина: во время приступов подагры (все более частых) дотронуться до органной клавиатуры стало почти невозможно, он кричал от боли. А вообще, честно говоря, с годами он устал без конца стучать по инструменту, словно глухой для глухих. Он хотел играть лишь тогда, когда у него появится желание (это порой случалось), но главное, ему надоел орган Святой Гудулы; он хотел опробовать новые инструменты, выехать куда-нибудь на гастроли: органы, вина и сыры долины Луары; или, скажем, органы и пабы графства Кент. На свете было столько занятий, куда более интересных, чем работа: читать самые последние книги по научной фантастике, спорить о «нашем чудесном обществе» со старыми друзьями, в частности, с Автором, усовершенствовать биэранализ, выслушивая волнующие признания красивой молодой женщины, пререкаться с дочерьми, орать на жену и на сына, и т. д.