Элисабет Рюнель - Серебряная Инна

Соломон, не веря глазам своим, уставился на друга. Несмотря на хмельной туман в голове, он понимал, что видит Арона таким, каким никогда раньше не видел и каким всегда хотел увидеть. И он теперь танцевал перед ним, словно в трансе, вызванном его собственными словами, голосом, шагами.

Когда песня закончилась, Арон опустился на траву. Костер догорел, и только солнце тлело в северном небе.

— Прости, я не привык пить.

— Прости? За что ты просишь прощения? Ты прекрасно поешь! А как танцуешь! Это ты на своем родном языке пел?

Арон нехотя кивнул.

— Я не понял ни слова, но так оно и бывает, во хмелю всегда поешь на своем родном языке, так ведь, Арон? Да не хмурься ты так! — Соломон положил руку ему на затылок и слегка потрепал. — Слышал, что я говорю? Мне понравилось, как ты поешь!

— Хорошо, я рад. Мне самому странно. Обычно я так не делаю.

— А кто сказал, что человек все время должен делать одно и то же? Разве есть такой закон?

Арон поднял на него глаза. Он попытался что-то ответить, но в голове была каша.

— Может, лучше ляжем спать? — предложил он минуту спустя.

В июле, когда скоро уже должна была поспеть морошка, Арон оказался вблизи одинокого хутора, который он видел на карте. С того места, где он разбил стоянку, был виден дым, идущий из трубы в Наттмюрберге. Иногда до него доносилось мычание коров из хлева. Арон подумывал было зайти к хозяевам поздороваться, но не мог придумать подходящей причины. Может, они и живут так уединенно, потому что не хотят, чтобы их тревожили. А от Хельги и Соломона он слышал, что с этими людьми лучше не иметь никаких дел. Там живут только горбатый старик с дочерью, и оба они со странностями.

Но однажды ранним утром внимание Арона привлекла девушка, собиравшая морошку в ложбинке между лесом и болотом. Увидев незнакомку, Арон остановился и замер. Она его не заметила, а Лурв, к счастью, уже убежал к лошадям.

Девушка сидела к Арону спиной. Она собирала ягоды, сидя на корточках и время от времени делая шаг в сторону. Повсюду мигали золотисто-желтые ягодки морошки, и комары и мошки плясали и гудели в воздухе. Девушка не чувствовала на себе взгляда: она была поглощена своим занятием.

Даже сзади видно было, как она молода. У нее были юные руки, округлые плечи и молодые лопатки. Но волосы, видневшиеся из-под платка, почему-то были седыми. Арон осторожно повернул голову, решив, что это солнце давало такой эффект, но, с какой бы стороны он ни смотрел, волосы оставались серебристыми. Странно, подумал Арон и почувствовал внутри себя непонятное волнение. Интересно, кто она? Он почему-то решил, что дочь в Наттмюрберге — это ребенок, ему и в голову не пришло, что это может быть юная девушка. Но кто еще мог собирать ягоды в таком месте? Наверно, это все-таки она.

Ему следовало подойти и поздороваться, но Арон этого не сделал. Он просто стоял с колотящимся в груди сердцем и смотрел на незнакомку. Внезапно девушка разогнулась. Пройдя пару метров вперед, она снова опустилась на корточки. Арон стоял, как пригвожденный к месту. Ему надо подойти к ней, надо что-то сказать, сказать, что он пасет лошадей в этих местах.

Арон шагнул в сторону девушки. Ветка под ногами хрустнула. И в ту же секунду она вскочила и повернулась к нему лицом. Конечно же она услышала его. Арон видел, как на лице ее отразилось изумление — или это был страх? Пару секунд они стояли и смотрели друг на друга.

— Добрый день, — пробормотал Арон. — Я пасу лошадей из Крокмюра…

Она вскрикнула. Короткий резкий вскрик. И бросилась бежать прочь с туеском в руках.

— Нет! — закричал он ей вслед. — Не бойся! Не бойся меня!

Но девушка уже исчезла. Он ее напугал. Она убежала от него так, словно увидела в лесу дикого зверя — волка или медведя.

Я осталась сидеть на снегу рядом с покойницей.

Глаза у нее открыты. Вокруг сгущается темнота, но ее лицо как будто светится, заставляя меня усомниться в том, что уже слишком поздно.

Я никогда раньше не видела покойника с открытыми глазами. И мне хотелось увидеть этот взгляд. Последний взгляд. Последнее отражение в глазах покойника. Наверно, мне казалось, что он мне что-то скажет, этот взгляд, куда-то приведет.

И вот я его увидела. Уловила, поймала момент.

Все вытекает из времени. За мертвыми нельзя пойти. Просто нельзя. Лицо смерти хранит следы ушедшего. Глаза мертвых ничего не могут рассказать. Они могут довести только до этой последней черты, но не могут помочь перешагнуть через нее. Это невозможно.

Внезапно я поняла, что много лет оплакивала неизбежное. Ждала чего-то, выискивала трещинку, дырочку, просвет. Но все оставалось для меня замкнутыми системами несообщающихся сосудов.

Я видела много покойников. И каждый раз это было тяжело. Несообщающиеся сосуды. Но должен же быть проход между тем, что открывается, и тем, что закрывается. Проход, по которому мы попадаем сначала в жизнь, а потом вытекаем из нее. Так что вечно эти сосуды не могут оставаться несообщающимися. И эта мысль не давала мне покоя.

Ее взгляд из темноты говорит то же, что и ее лицо. Что дверь закрылась. За мертвыми нельзя последовать в смерть, все, что можно, — это прокрутить их жизнь назад. Другими словами, смерть нужно искать среди живых: она спрятана внутри живых, подобно второму сердцу.

Я здесь, чтобы проследить ее жизнь, которая лежит здесь, прерванная и замерзшая, с ведром в руках. Я смотрю на расчищенную от снега дорожку, ведущую к дому, смотрю на лицо покойницы, словно жду, что она все объяснит мне.

«Я так замерзла. Может, мне стоит зайти в твой дом? — безмолвно спрашиваю я. — Ты мне позволишь?»

Почему-то я знаю ответ. Она мертва, но она меня понимает. Мы уже встречались. Встречались в холоде. Я никуда не опоздала. Наши пути пересеклись. Теперь я пойду в ее дом и разожгу печь. Это странно. Какие странные встречи бывают на свете. У покойных такие громкие голоса.

И я поднимаюсь и иду по ее следам, припорошенным снегом. Внутри меня тоска, смешанная с осторожностью. Все слишком хрупкое. Все стоит стена к стене, и стены слишком тонкие. Я стараюсь двигаться осторожно. Вхожу в ее дом и закрываю за собой дверь. Меня окружает холодная темнота, но эта темнота пахнет домом. И я на ощупь пробираюсь сквозь темноту в кухню с печкой в углу.

Найдя спички и стружку, разжигаю огонь в печи. Печь давно не топили, и огонь разгорается неохотно. Мне приходится поправлять поленья, обжигая руки о заслонку. Но теперь огонь полыхает в печи, согревая комнату. Я замечаю над столом керосиновую лампу и подхожу ее зажечь. Перед глазами вырисовывается светло-зеленая кухня. Все предметы светло-зеленого цвета: диван, дровяной ларь, стол, пол, двери, настенные панели. Три окна смотрят в ночь. Дверь в спальню приоткрыта. Еще одна дверь поменьше ведет в чулан. Мне нужно что-то поесть. Мне и женщине снаружи. Устроить поминальный ужин.