Элисабет Рюнель - Серебряная Инна

Но когда я вышла из машины в Хохае, случилось что-то странное. Словно мне в глаза внезапно ударил яркий свет. Это причинило мне боль, но это была приятная боль. Мне ее не хватало. Сперва я ничего не видела. Мои глаза должны были напиться света, чтобы начать видеть. А потом я увидела берег и себя, выброшенную на берег волнами. Это была я. Только очень старая. Я лежала там подобно вещи, подобно осколкам, остаткам чего-то давно утраченного. И тогда я начала идти. Тогда во мне родились шаги. И крик.

Арон так и не написал письмо своей семье. Всю зиму он думал об этом, писал письмо в своих мыслях, переписывал, стирал и снова писал. Но с приходом весны он решил обождать с его отправкой. Сперва нужно понять, что будет с ним и Инной, а уж потом отправлять письмо. Потому что для него они были неразрывно связаны — письмо и Инна. Инна и его прошлое. Инна и его настоящее имя.

Но зима была такой долгой. И когда Арон наконец отправился пасти лошадей, он так и не решил, какой будет их новая встреча с Инной. Он столько времени провел, думая о женщине, о которой ничего не знал, не знал, существует ли она в реальности. И чтобы узнать это, нужно было с ней встретиться. Но, даже стоя лицом к лицу с ней, Арон все еще не понимал, настоящая ли она, потому что все это запросто могло ему присниться. Инна, какой он ее помнил, могла оказаться лишь маской, скрывавшей что-то совсем другое. А женитьба? Об этом они даже не заговаривали. Что, если она не хочет выходить за него замуж? Сам же Арон думал, что если и женится когда-нибудь, то только на Инне. Но стоит ли вообще жениться? Зима не дала ему ответа на все эти вопросы, напротив, он только еще сильнее запутался в своих мыслях.

Единственное, в чем Арон не сомневался, это в том, что нынешнее лето не должно быть таким, как предыдущее. Продолжи он встречаться с Инной, как и раньше, ему придется взять на себя ответственность. Или жениться на ней, или уйти из Крокмюра, порвать со всем и снова пуститься в путь.

Но если они решат пожениться, тогда он напишет письмо.

— С чего это ты так торопишься на пастбище? — поинтересовалась Хельга со смешинкой в глазах, когда Арон радостно собирал вещи.

Вопрос так удивил Арона, что он не нашел что ответить. Более того, на лице его невольно появилась глупая улыбка, выдавшая его с головой. Арон отвернулся, сделав вид, что занят сбором вещей, но затылком чувствовал на себе любопытный взгляд Хельги.

— Лошади его ждут, — фыркнул Соломон у очага с таким видом, словно и ему, и Хельге все давно известно.

Арона внезапно охватил стыд. И стыд потянул его вниз, в холодную, хорошо знакомую пропасть. Радость в глазах погасла. Арон выпрямился и уставился в пустоту перед собой потухшим взглядом, ощущая бесконечную усталость. Усталость от себя, усталость от жизни. В сказках старый злой тролль обычно охраняет сокровища. Что, если он тоже постепенно превращается в такого тролля? Злого и жадного тролля, не знающего радости, который никого не подпустит к сокровищу, спрятанному высоко в горах.

— Ты иногда совсем как ребенок, — сказала Хельга.

Арон ничего не понял. Мысли путались у него под ногами. Ему казалось, что он все время о них спотыкается.

— Провести лето на пастбище, что может быть лучше? — попытался спасти ситуацию Арон. — Мне там есть чем заняться.

Хельга подошла помочь со сборами.

— Без тебя будет пусто, — вздохнула она.

Соломон постучал трубкой о плиту.

— Я с вами завтра не пойду, так что поезжай на Бальдре. Я через пару недель привезу провизию. Ты слышал, что на той стороне Саддияуре видели медведя?

Арон уже знал об этом.

— В лесу много живет всякого зверья, — ответил он. — И страшнее всего комары.

— Нет, страшнее всех медведь. Будь начеку. А то, чего доброго, позовешь псину, а приманишь медведя…

Соломон и Хельга залились смехом.

Отсмеявшись, Хельга прислушалась:

— Идет дождь. Слышите? Дождь пошел!

Оставшись с ним впервые тем летом, Инна плакала. Это было похоже на возвращение домой, жесткое и ощутимое, как после долгого падения. Инна вцепилась в него. Мертвой хваткой. Арон был для нее целой местностью, целой страной. Она шла по нему, словно по полю, в поисках чего-то, чувствовала, как дрожат его руки, ласкающие ее плечи и волосы.

— Мы так долго этого ждали, — шептали его губы.

Инна прижалась к нему крепко-крепко, и ей было больно. Боль проникала в нее насквозь, открывая дверь за дверью, проходила через нее, как через подземные туннели. Найдя его губы, Инна впилась в них. Он был там, Инна это знала. Он ждал ее там, внутри, и теперь поднялся ей навстречу. Они превратились в губы и языки. Их рты были пещерами, где шло сражение между драконами. Из ноздрей Инны вырывались крики. Из горла Арона — хриплые стоны. Лурв залаял, но они его не слышали. Они были охвачены голодом, голодом, который пытались заглушить всю долгую зиму, всю бесконечную зиму в Хохае. Они охотились друг на друга, как два изголодавшихся хищника, вырывающих в схватке куски мяса.

— Успокойся! — прошептала Инна.

Оба замерли и посмотрели друг на друга. В полярную ночь на улице светло как днем, и они смотрели так, словно никогда не виделись, словно это их первая ночь, первое утро, первый день творения. Птицы ткали тонкие сети из трелей между ветками. Лурв смирно лежал у входа в шалаш. Только кончики ушей были подняты кверху.

— О-о-о, — простонала Инна, кладя голову Арону на грудь.

Какое-то время они лежали, тесно прижавшись друг к другу и обмениваясь жаркими взглядами. Инна видела, как он улыбается. Улыбается так, словно только что вырвался на свободу. Его глаза были озерами, полными радости, в которые она влетела вместе с искрящимся потоком чистой воды.

Они сами не поняли, как оказались обнаженными. Арон вошел в нее, и Инна сжала его в себе.

— Тише, — снова прошептала она, — не двигайся! Я хочу почувствовать тебя.

И тогда Арон обхватил ее голову руками и вошел еще глубже, достигнув самого дна. И начался танец.

Они танцевали друг с другом медленную польку. В воздухе заиграли невидимые скрипки. Арон вел в танце Инну. Инна следовала за ним. В торжественном танце они обошли друг друга кругом и начали кружиться с широко раскинутыми руками, не отрывая взгляда от лица другого, все быстрее и быстрее. Струны дрожали под смычком невидимого музыканта, и скрипка надрывалась от медленной, мучительной боли.

Волосы у Инны растрепались. Лицо Арона было напряженным. Они кружились и кружились без конца, делая шаг вперед, назад, вперед, назад... и весь мир для них сосредоточился в этом танце.

Наконец музыка стихла. Еще мгновение они приходили в себя, а в следующее уже снова вцепились друг в друга мертвой хваткой. Арон лег на Инну. Лицо его застыло, как молот в жерле кузнечной печи. Инна была водой, вскипевшей оттого, что в нее с шипением опустили этот молот.