Виктор Пелевин - Спи

Это был старичок с несколькими разноцветными значками на ветхом коричневом пиджаке, вышедший вероятно на обычный вечерний моцион. Он вышмыгнул откуда-то из кустов, покосился на Никиту и пошел вверх. Никита догнал его и пошел рядом. Старичок время от времени поднимал руку и с силой проводил оттянутым большим пальцем по воздуху.

– Чего это вы? – помолчав, спросил Никита.

– Клопы, – отозвался старик.

– Какие клопы? – не понял Никита.

– Обыкновенные, – сказал старик и вздохнул. – Из верхней квартиры. Тут все стены дырявые.

– Надо дезинсекталем, – сказал Никита.

– Ничего, – ответил старик, – я пальцем за ночь больше передавлю, чем вся твоя химия. Знаешь, как Утесов поет? Мы врагов…

Тут он замолчал, и Никита так и не узнал про клопов и Утесова. Несколько метров они прошли в тишине.

– Хряп, – вдруг сказал старик.

– А?

– Хряп, – повторил старик. – Хряп.

– Это клопы лопаются? – догадался Никита.

– Не, – сказал старик и улыбнулся. – Клопы тихо мрут. А это икра.

– Какая икра?

– А вот поразмысли, – оживился старик, и его глаза заблестели хитроватым суворовским маразмом, – видишь киоск?

На углу и правда стоял запертый киоск «Союзпечати».

– Вижу, – сказал Никита.

– Видишь. Хорошо. А теперь представь, что тут косая такая будка стоит. И в ней икру продают. Ты такой икры не видел и не увидишь никогда – каждое зернышко с виноградину, понял? И вот продавщица, ленивая такая баба, взвешивает тебе полкило – совком берет из бочки и на весы. Так она пока тебе твои полкило положит, на землю – хряп! – столько же уронит. Понял?

Глаза старика погасли. Он поглядел по сторонам, плюнул и пошел через улицу, иногда обходя что-то невидимое, возможно лежащие на асфальте его сна кучки икры.

«Нет, – решил Никита, – надо прямо спрашивать. Черт знает, кто о чем говорит. А если милицию позовут, убегу…»

На улице уже было довольно темно. Зажглись фонари – работала из них половина, а из горевших большинство испускало слабое фиолетовое сияние, которое не столько освещало, сколько окрашивало асфальт и деревья, придавая улице характер строгого загробного пейзажа. Никита сел на одну из скамеек под липами и замер.

Через несколько минут на краю видимой полусферы сумрака появилось что-то поскрипывающее и попискивающее, состоящее из темных и светлых пятен. Оно приближалось, двигаясь с короткими остановками, во время которых раскачивалось взад-вперед, издавая утешительный и фальшивый лепет. Приглядевшись, Никита различил женщину лет тридцати в темной куртке и катящуюся перед ней светлую коляску. Было совершенно ясно, что женщина спит, – время от времени она поправляла у головы невидимую подушку, притворяясь по обычной женской привычке лицемерить даже в одиночестве, что приводит в порядок свои пегие волосы.

Никита поднялся с лавки. Женщина вздрогнула, но не проснулась.

– Простите, – начал Никита, злясь на собственное смущение, – можно задать вам один личный вопрос?

Женщина задрала на лоб выщипанные в ниточку брови и растянула широкие губы к ушам, что, как понял Никита, означало вежливое недоумение.

– Вопрос? – переспросила она низким голосом. – Ну давай.

– Скажите, что вам сейчас снится? – Никита машинально сделал идиотский жест рукой, обводя все вокруг, и окончательно смутился, почувствовав, что в его голосе прозвучала какая-то совершенно неуместная игривость. Женщина засмеялась воркующим голубиным смехом.

– Дурачок, – ласково сказала она, – мне не такие нравятся.

– А какие? – глупо спросил Никита.

– С овчарками, глупыш. С большими овчарками.

«Издевается », – подумал Никита.

– Вы только поймите меня правильно, – сказал он. – Я и сам понимаю, что перехожу, так сказать, границу…

Женщина тихо вскрикнула и, отведя глаза от Никиты, пошла быстрее.

– Понимаете, – волнуясь продолжал Никита, – я знаю, что об этом нормальные люди не говорят. Может, я ненормальный. Но неужели вам самой никогда не хотелось с кем-нибудь это обсудить?

– Что обсудить? – переспросила женщина, словно пытаясь выиграть время в разговоре с сумасшедшим. Она уже почти бежала, зорко вглядываясь во тьму, коляска подпрыгивала на неровностях асфальта, и внутри что-то тяжело и безмолвно билось в клеенчатые борта.

– Именно это и обсудить, – ответил Никита, переходя на трусцу. – Вот, например, сегодня. Включаю телевизор, а там… Не знаю, что страшнее – зал или президиум. Целый час смотрел и ничего нового не увидел – только, может, пара незнакомых поз. Один в тракторе спит, другой – на орбитальной станции, третий во сне про спорт рассказывает, а эти, которые с трамплина прыгают, тоже все спят. И выходит, что поговорить мне не с кем…

Женщина лихорадочно поправила подушку и перешла на откровенный бег. Никита, стараясь удержать сбиваемое разговором дыхание, побежал рядом – впереди стремительно росла зеленая звезда светофора.

– Вот, например, мы с вами… Слушайте, давайте я вас булавкой уколю! Как я не догадался… Хотите?

Женщина вылетела на перекресток, остановилась, да так резко, что в коляске что-то увесисто сместилось, чуть на порвав переднюю стенку, а Никита, прежде чем затормозить, пролетел еще несколько метров.

– Помогите! – заорала женщина. Как нарочно, метрах в пяти на боковой улице стояли двое с повязками на рукавах, оба в одинаковых белых куртках, делавших их чуть похожими на ангелов. В первый момент они отпрянули назад, но, увидев, что Никита стоит под светофором и не проявляет никакой враждебности, осмелели и медленно приблизились. Один вступил в разговор с женщиной, которая горячо и громко заговорила, махая руками и все время повторяя слова «пристал» и «маньяк», а второй подошел к Никите.

– Гуляешь? – дружелюбно спросил он.

– Типа того, – ответил Никита.

Дружинник был ниже его на голову и носил темные очки. (Никита давно заметил, что многим трудно спать при свете с открытыми глазами.) Дружинник обернулся к напарнику, который сочувственно кивал женщине головой и записывал что-то на бумажку. Наконец женщина выговорилась, победоносно поглядела на Никиту, поправила подушку, развернула свою коляску и двинула ее вверх по улице. Напарник подошел – это был мужчина лет сорока с густыми чапаевскими усами, в надвинутой на самые уши – чтобы за ночь не растрепалась прическа – кепке и с сумкой на плече.

– Точняк, – сказал он напарнику, – она.

– А я сразу понял, – сказал очкарик и повернулся к Никите. – Тебя как звать?

Никита представился.

– Я Гаврила, – сказал очкарик, – а это Михаил. Ты не пугайся, это местная дура. Нам на инструктаже про нее каждый раз напоминают. Ее в детстве два пограничника изнасиловали – прямо в кинотеатре, во время фильма «Ко мне, Мухтар». С тех пор она и тронулась. У нее в коляске бюст Дзержинского в пеленках. Она каждый вечер в отделение звонит, жалуется, что ее трахнуть хотят, а сама к собачникам пристает: хочет, чтоб на нее овчарку спустили…