Александр Зиновьев - Желтый дом. Том 2

— А ты попробуй помешай. За чужой душой уследить не так-то просто.

— Я мешать не буду. Но я уверен, что найдутся другие, кто сделает это. Над всеми нашими душами есть бдительное око собрата твоего, помни об этом. И берегись.

— Боятся они нас. А как же не бояться? Нас все боятся. Сила у нас есть, вот и боятся.

— И американцы боятся?

— А эти больше всех боятся.

— А чего им бояться? У них же тоже есть сила. И не меньше нашей.

— У них есть что терять, потому и боятся. Когда есть что терять, всегда боятся. И мы боимся, но меньше: у нас терять меньше.

— Ваш племянник в какой-то важной делегации был, судя по его рассказам. Как их там принимали?

— Хорошо принимали. Племянник остался доволен. Руки жали. Господами называли. В отелях поселили. По всей стране бесплатно возили и все показывали. Портреты во всех газетах напечатали. Интервью брали. Боятся нас, потому и принимают. Если бы не боялись, ни за что не приняли бы. Кто такой этот мой племянник? Шпана! И не племянник он вовсе мне, а не то двоюродный, не то троюродный. Седьмая вода на киселе. А тоже мне — господин! Интервью! Тьфу!

Постепенно я втянулся в свою спунологию. И она завладела мною целиком. Причем сделал это я не только по зову сердца, но и по велению разума — к этому времени у меня сложилась четкая социальная концепция. Суть ее в двух словах такова. Живем мы скверно — это факт. Причины скверности — не исторически преходящие случайности, а неотвратимые законы нашего общества. И в силу тех же самых законов мы не можем надеяться на лучшее. Конечно, улучшения в смысле питания, одежды, медицины и другие возможны. Но они ничтожны. И они не смогут послужить утешением в нарастающей мерзости в прочих более важных отношениях, касающихся общего статуса личности в обществе. Причем бороться против этой мерзости в общественных масштабах — дело совершенно бесперспективное, ибо в силу все тех же законов общество открывает исчезающе ничтожные объективные возможности для борьбы с этой мерзостью. И потому... И потому я ушел с головой в спунологию. Но чтобы не быть голословным, постараюсь все же изложить свою социальную концепцию более подробно — авось кому-нибудь и сгодится.

Прежде всего — о преимуществах моего положения советского человека с точки зрения выработки научного понимания нашего общества и вообще всякого общества такого типа. Раньше я частенько слушал иностранные радиопередачи на эту тему. Чего только не наговорили о нашем обществе западные советологи, политики, писатели, журналисты, социологи! Потом я плюнул на это дело: все равно они не понимают в этом деле ни черта. Почему? Есть причины психологические. Например, одни хотят непременно обличать, другие — непременно восхвалять, то есть имеют предвзятую установку. Критики не имеют никаких ограничителей и действуют по принципу: кто кого перекритикует. Большинство знает нашу жизнь, наблюдая ее со стороны, не испытав на своей шкуре. Есть причины объективно научные. Например, отсутствие фактических данных, отсутствие подходящей методологии. Среди этих причин хочу особо отметить неспособность оценить опыт Советского Союза с точки зрения возможностей научной абстракции. Исторически обстоятельства у нас сложились так, что наша естественная жизнь оказалась максимально близкой к научному эксперименту. В частности, нам пришлось строить новое общество почти что на голом месте и делая все впервые, не опираясь ни на какой чужой опыт, творчески. А историческое творчество дает наиболее интересный материал для научных обобщений. Подобно тому, как законы строительства зданий стороннему наблюдателю легче обнаружить, если он смотрит, как строят новое здание на пустом месте, чем в случае, когда он наблюдает перестройку старых, так и в отношении образования обществ. А условия, в которых создается новое общество, существенным образом сказываются на его структуре. Например, не исключено, что в США коммунизм будет построен так, что сохранится многопартийная система. Это создаст иллюзию, будто возможен коммунизм с элементами плюрализма. И приципиально беспартийный характер общества будет завуалирован. У нас же эта черта коммунистического общества очевидна.

Хотя наш сарай является образцовым в бригаде в бытовом отношении (у нас нет выдающихся пьяниц и дебоширов, не бывает острых склок), у нас с самого начала наметились разногласия. Сначала они обозначились в шуточной форме, затем обсуждались серьезно, но в дружеской форме, наконец, стали углубляться до неких принципиальных основ. Эти разногласия касаются нашего практического, а затем — и теоретического отношения к работе, которую мы вынуждены выполнять здесь. Если хотите познать человека, посмотрите его прежде всего в работе. Даже МНС не отвергает это правило. Правда, он оставил себе лазейку в виде замечания: смотря что считать работой.

В первый же день выяснилось, что Иван Васильевич и Костя образцовые работники, Комиссар — хороший работник, а я — добросовестный работник. У Ивана Васильевича чувствуется опыт, сила и любовь ко всякому труду, вплоть до приготовления дров и мытья кастрюль во время дежурства на кухне. Костя работает с упоением и до изнеможения. Мы и образовали группу работяг. Идеологическое оформление нашей позиции дал Иван Васильевич, и его соображения изложу ниже. Лоб оказался феноменальным лодырем и паразитом, заслужив тем самым всеобщее презрение. Хотя он самый сильный в бригаде, его стали ставить на самые легкие работы. В конце концов Дон предложил поставить его отгонять мух от Комиссара. Кто-то сказал, что мух вроде не видно. Дон сказал, что именно поэтому он и предложил Лба на эту работу, а не Костю. Лоб со своей стороны ответил на наше презрение своим удвоенным презрением к нам, и его проблема была решена раз и навсегда.

Труднее оказалось с другой группой, в которую вошли МНС, Кандидат, Дон и Токарь. Нельзя сказать, что они — лодыри. Но работают они с полным равнодушием к делаемому делу. Если можно уклониться от работы, они охотно уклоняются. Заставить их работать сверхурочно можно только после долгих уговоров и угроз. И если они при этом соглашаются, то не из страха этих угроз, а чтобы от них отвязались. Поднять их на работу ночью (а нам и это порой приходится) абсолютно невозможно. Теоретиком этой группы с молчаливого согласия прочих ее членов стал МНС.

В народе людей такого рода обычно называют филонами. И если хотите знать, именно здесь проходит самое глубокое размежевание людей в нашем обществе. Не в разговорчиках — болтать всякий может научиться что угодно, — а именно в отношении к делаемому делу.