Митчел Уилсон - Встреча на далеком меридиане

— Я совсем ничего не понимаю, — просто сказал Гончаров. — То, что вы забыли об интеграторе, видимо, кажется вам сущим пустяком. Говорите вы иной раз так, будто многого не договариваете. Что мне сделать, чтобы вам было легче говорить со мной откровенно?

— Ничего, — ответил Ник. — Я должен справиться с собою сам. А насчет того, что я забыл об интеграторе, это для меня далеко не пустяк. Но думать об этом мне просто невыносимо. Я как нищий, которому вдруг лишний раз напомнили, что он промотал состояние и, наверно, никогда уже его не вернет. Или как одинокий человек, встретивший на улице красивую женщину свою жену, которую он бросил когда-то, а потом понял, что только одну ее он и любит по-настоящему. Это страшно. Но оплакивать прошлое — такая напрасная трата времени и сил! Мой путь в будущее проходит как раз через несходство между вашим методом экспериментирования и моим. Вот все, о чем я позволяю себе думать. Это для меня как калитка, я хочу распахнуть ее и пройти дальше в свою жизнь.

— И это все?

— Все.

Гончаров помолчал; очевидно, суровость, звучавшая в голосе Ника, заставила его взвесить мысли и возражения, которые он собирался высказать.

— Давайте пока оставим этот разговор, — сказал он наконец. — Мы еще успеем вернуться к нему. — Гончаров словно и не заметил недовольного взгляда, который метнул в него Ник при этом намеке на то, что вопрос еще не исчерпан. — Лучше поговорим о более приятных вещах. Что вы, например, делаете по вечерам?

Ник поглядел в окно.

— Да ничего особенного. — Его опять кольнуло воспоминание о том, как Анни разговаривала с ним сегодня утром. — Вечера приходят и уходят, вот и все.

Гончаров засмеялся.

— Ваша уклончивость говорит о существовании некой дамы. Тогда сегодня я не стану вам навязываться. Но, может, встретимся завтра вечером? Если у вас не будет ничего другого, — добавил он. — Мы бы побеседовали. Нам обоим пора высказать все то, о чем мы столько времени избегаем говорить.

— Торопить меня не следует, — сказал Ник мягко, но мускулы возле рта у него дрогнули, а взгляд стал твердым. — Я могу откровенничать, только когда сам захочу этого.

Гончаров вспыхнул.

— Вы не поняли меня, Реннет, — произнес он таким же мягким и вежливым тоном, как Ник, но с таким же затаенным гневом. — Я предлагаю вам дружбу, дружескую беседу, и больше ничего.

Ник, спохватившись, опустил глаза. Ведь перед ним человек, который восхищается его работой и ценит ее больше, чем кто-либо другой. А он не совладал с теми мрачными, горькими чувствами, что вспыхнули в нем при виде интегратора, растравили его душу, как едкая кислота.

— Простите, — сказал он Гончарову. — Я не должен был так говорить.

— А я не должен был так отвечать вам. Давайте забудем об этом. Сегодня вы проведете вечер со своей таинственной дамой, и завтра вам станет легче.

Вскоре Ник вышел из института. День давно погас, сине-сизое небо было охвачено сумятицей; беспорядочно клубясь, оно как бы мучительно силилось спастись бегством от трагического события, происходившего за краем горизонта, где горели бледно-голубые и оранжевые полосы. На северо-востоке, где сгущалась темнота, холодным блеском сияли огни Москвы. В вышине одиноко светилась красная звезда на шпиле университета да проплывали бортовые огни гудящих самолетов, которые один за другим шли на посадку во Внуково, за двадцать миль и четыре летных минуты отсюда.

В институте настолько привыкли к Нику, что уже не оказывали ему маленьких почестей, вроде отправки домой на одной из институтских машин; впрочем. Ник и не хотел этого. Он взглянул на часы. Если даже Анни удалось освободиться пораньше, она все равно не могла еще быть дома. Он решил не брать такси, а поехать до гостиницы на автобусе. Когда Ник проходил в ворота, из здания института вышла молодая женщина. На мгновение ее осветил падавший из двери свет, и Ник узнал Валю. Он остановился, ожидая, пока она перейдет окутанный сумерками двор.

— Добрый вечер, — сказала она по-английски негромким смеющимся, голосом. — Панин только что рассказал нам о сегодняшнем происшествии. По-моему, это очень забавно: вам пришлось совершить путешествие в Москву, чтобы увидеть вашу… вашу мысль? Нет, не мысль. Идею, — поправилась она по-русски.

— По-английски это почти так же, — сказал Ник.

— Вот всегда так — чем проще слово, тем труднее его вспомнить, засмеялась Валя. — Вашу идею, осуществленную на практике. Вам это было приятно?

— Я был просто в восторге, — ответил Ник.

Они направились к автобусной остановке, но не успели дойти, как появился автобус, забрал ожидавших здесь немногочисленных пассажиров и, фыркая, укатил прочь, оставив Ника, и Валю в ранних осенних сумерках на широком шоссе среди темных пустырей.

— Придется ждать еще добрых десять минут, пока подойдет следующий, сказал Ник.

Валя огорченно согласилась, но потом сказала, что за это время она может дойти и пешком: ее друзья, к которым она приглашена в гости, живут на Ломоносовском проспекте, это совсем недалеко отсюда. Ник приуныл, подумав, что ему предстоит остаться одному в этой безлюдной тишине, и спросил, нельзя ли проводить ее — он может сесть в автобус и на другой остановке.

— Please, — сказала она по-английски тоном любезного приглашения, очевидно считая, что то слово во всех его оттенках точно соответствует русскому «пожалуйста». — Как странно, — чуть усмехнулась она, идя рядом с ним по затихшей вечерней улице. — У меня к вам тысяча вопросов, и вот сейчас, когда есть возможность спросить вас о чем угодно, я не знаю, с чего начать.

— О чем же вы хотите меня спросить?

— Обо всем! — взволнованно воскликнула Валя. — О физике, о вашей работе, о вашей жизни, о том, как живут ваши друзья в Америке. Что они делают? О чем думают? Что их интересует? Чего они хотят? Как вы стали физиком? И о тысячах других вещей. Иностранцы пишут, что русские необычайно любознательный и любопытный народ. Это правда? Разве другие не стараются узнать побольше, одни только мы? Для меня, — Валя прижала к груди скрещенные руки, как бы желая подчеркнуть, что речь идет только о ней, — для меня желание знать — это как голод! — пылко воскликнула она и тут же, спохватившись, рассмеялась. — Я так много болтаю, что не даю вам и слова сказать! Но знаете, я не могу понять одного. Не могу понять и в то же время завидую вам.

— Завидуете? Чему?

— Тому, как вы небрежно отнеслись к своей идее интегратора. Подумать только! — продолжала она по-русски. — Человеку пришла в голову такая блестящая идея, а он так поглощен другими, не менее, а то и более важными замыслами, что ему некогда работать над ней! Словно сказочный принц, который разрывает ожерелье, чтобы оделить жемчужинами нищих! Скажите, когда эта идея впервые пришла вам в голову, вы представляли себе все ее возможности, все формы ее применения?..